Фазы Луны
Автор: Уильям Батлер Йейтс
Перевод: Анна Блейз (с)
Прислушался старик, на мост взойдя.
Бредут они с приятелем на юг
Дорогой трудной. Башмаки в грязи,
Одежда коннемарская в лохмотьях;
Но держат шаг размеренный, как будто
Им путь еще неблизкий до постели,
Хоть поздняя ущербная луна
Уже взошла. Прислушался старик.
Ахерн.
Что там за звук?
Робартс.
Камышница плеснулась,
А может, выдра прыгнула в ручей.
Мы на мосту, а тень пред нами — башня;
Там свет горит — он до сих пор за чтеньем.
Как все ему подобные, досель
Он находил лишь образы; быть может,
Он поселился здесь за свет свечи
Из башни дальней, где сидел ночами
Платоник Мильтона иль духовидец-принц
У Шелли, — да, за одинокий свет
С гравюры Палмера как образ тайнознанья,
Добытого трудом: он ищет в книгах
То, что ему вовеки не найти.
Ахерн.
А почему б тебе, кто все познал,
К нему не постучаться и не бросить
Намек на истину — не больше, чем достанет
Постичь: ему не хватит целой жизни
Чтоб отыскать хоть черствую краюшку
Тех истин, что тебе — как хлеб насущный;
Лишь слово обронить — и снова в путь?
Робартс.
Он обо мне писал цветистым слогом,
Что перенял у Пейтера, а после,
Чтоб завершить рассказ, сказал, я умер, —
Вот и останусь мертвым для него.
Ахерн.
Так спой еще о лунных превращеньях!
Воистину, твои слова — как песнь:
«Мне пел ее когда-то мой создатель…»
Робартс:
Луна проходит двадцать восемь фаз,
От света к тьме и вспять по всем ступеням,
Не менее. Но только двадцать шесть —
Те колыбели, что качают смертных:
Нет жизни ни во тьме, ни в полном свете.
От первого серпа до половины
Нас увлекают грезы к приключеньям,
И человек блажен, как зверь иль птица.
Но лишь начнет круглиться лунный бок —
И смертный устремляется в погоню
За прихотью чудной, за измышленьем
Невероятным, на пределе сил,
Но все же не вполне недостижимым;
И хоть его терзает плеть сознанья,
Но тело, созревая изнутри,
Становится прекрасней шаг от шага.
Одиннадцать шагов прошло — Афина
За волосы хватает Ахиллеса,
Повержен Гектор, в мир явился Ницше:
Двенадцатая фаза — ночь героя.
Рожденный дважды, дважды погребенный,
Утратит силу он пред полнолуньем
И возродится слабым, точно червь:
Тринадцатая фаза ввергнет душу
В войну с самой собой, и в этой битве
Рука бессильна; а затем, в безумье,
В неистовстве четырнадцатой фазы,
Душа, вострепетав, оцепенеет
И в лабиринте собственном замрет.
Ахерн.
Спой песню до конца, да не забудь
Пропеть о том чудесном воздаянье,
Что увенчает сей тернистый путь.
Робартс.
Мысль в образ претворяется, и телом
Становится душа; душа и тело
В час полнолунья слишком совершенны,
Чтоб низойти в земную колыбель,
И слишком одиноки для мирского:
Исторгнуты душа и тело прочь
Из мира форм.
Ахерн.
Так вот каков предел
Всем снам души — облечься красотою
В прекрасном теле, женском иль мужском!
Робартс.
А ты не знал?
Ахерн.
Поется в этой песне:
Возлюбленные наши обрели
Утонченность изящных, узких пальцев
От ран и смерти, от высот Синая
Иль от бича кровавого в руках
Своих же — в давнем, неустанном беге
Из колыбели в колыбель, покуда
Из одиночества души и тела
Краса не излилась во зримый мир.
Робартс.
Кто полюбил, тот знает это сердцем.
Ахерн.
А этот ужас в их глазах — должно быть,
Воспоминанье иль предзнанье часа,
Когда весь мир в сиянье растворится
И небеса разверзнутся в ничто.
Робартс.
Когда луна полна, ее созданья
Встречаются крестьянам на холмах,
И те трепещут и бегут в испуге;
Душа и тело, отрешась от мира,
Застыли в отрешенности своей,
И созерцают неотрывным взором
Те образы, что прежде были мыслью:
Лишь образ совершенный, неподвижный
И от других отъединенный в силах
Нарушить отчуждение прекрасных,
Пресыщенных и безразличных глаз.
Тут Ахерн рассмеялся ломким смехом,
Задумавшись о человеке в башне,
Его свече бессонной, о пере,
Без устали скрипящем час за часом.
Робартс.
И вот луна склоняется к ущербу.
Узнав об одиночестве своем,
Душа опять дрожит по колыбелям,
Но все переменилось для нее:
Отныне ей удел — служенье Миру.
Она и служит, избирая путь,
Из всех труднейший, на пределе сил,
Но все же не вполне недостижимый.
Душа и тело вместе принимают
Суровые труды.
Ахерн.
До полнолунья
Душа стремится внутрь, а после — в мир.
Робартс.
Безвестен ты, и на пороге смерти,
И книг не пишешь — вот и трезв умом.
Купец, мудрец, политик, реформатор,
Покорный муж и верная жена,
Все это — колыбель за колыбелью,
И наспех все, и каждый безобразен:
Лишь в безобразье обретают души
Спасение от грез.
Ахерн.
А что о тех,
Кто, отслужив свое, освободился?
Робартс.
Тьма, как и полный свет, их исторгает
За грань, и там они парят в тумане,
Перекликаясь, как нетопыри;
Они чужды желаний и не знают
Добра и зла, не мыслят с торжеством
О совершенстве своего смиренья;
Что ветер им навеет — то и молвят;
Пределы безобразья перейдя,
Они лишились образа и вида;
Податливы и пресны, словно тесто,
Какой велишь, такой и примут вид.
Ахерн.
А что потом?
Робартс.
Как вымесится тесто,
Чтоб далее могло любую форму
Принять, какую для нее измыслит
Природа-повариха, — так и вновь
Серпом новорожденным круг зачнется.
Ахерн.
А избавленье? Что ж ты не допел?
Пой песню, пой!
Робартс.
Горбун, Святой и Шут —
Последние пред полной тьмой. И здесь,
Меж безобразьем тела и сознанья,
Натянут лук пылающий, что может
Стрелу пустить на волю, за пределы
Извечного вращенья колеса,
Жестокой красоты, словес премудрых,
Неистовства приливов и отливов.
Ахерн.
Когда б не так далеко до постели,
Я постучался бы к нему и встал
Под перекрестьем балок, у дверей
Той залы, чья скупая простота —
Приманка для премудрости, которой
Ему не обрести. Я б роль сыграл —
Ведь столько лет прошло, и нипочем
Меня он не узнает, — примет, верно,
За пришлого пьянчугу из деревни.
А я б стоял и бормотал, пока
Он не расслышал бы в речах бессвязных:
«Горбун, Святой и Шут», и что они —
Последних три серпа пред лунной тьмою.
На том бы и ушел я, спотыкаясь,
А он бы день за днем ломал мозги,
Но так и не постиг бы смысл обмолвки.
Сказал и рассмеялся от того,
Насколько трудной кажется загадка —
Но как проста разгадка. Нетопырь
Из зарослей орешника взметнулся
И закружил над ними, вереща.
И свет погас в окне высокой башни.
Фазы Луны. Комментарии
Стихотворение «Фазы Луны» тесно связано с трактатом Йейтса «Видение».
Майкл Робартс и Оуэн Ахерн, на диалоге которых строится стихотворение, — вымышленные персонажи, которых Йейтс использовал в первых редакциях «Видения» для изложения своей эзотерической концепции. Робартс (представитель антитетического принципа, искатель оккультных откровений и магического опыта, персонаж раннего рассказа Йейтса «Rosa Alchemica») и Ахерн (представитель первичного принципа, старик-католик, апологет традиционной веры, персонаж более поздних «Рассказов о Майкле Робартсе и его друзьях») ведут между собой нескончаемый философский спор.
Первоначально Йейтс хотел представить систему «Видения» в форме диалога между Робартсом и Ахерном, а в первой редакции трактата использовал сложную литературную мистификацию: изложенное в трактате учение якобы вверил Йейтсу для публикации Майкл Робартс. Робартс, в свою очередь, почерпнул это учение из латинской книги средневекового ученого Гиральда Камбренского «Зерцало ангелов и людей» (Гиральд — вымышленный или, точнее, собирательный образ; прототипом для его портрета, включенного в издание, послужил сам Йейтс) и тайных знаний арабского племени юдвали, традиционно передававшихся в виде мистических чертежей на песке (племя юдвали — также вымышленное; название его произведено от арабского adwal» — «чертеж, схема»).
По легенде, разработанной Йейтсом, первоначально Робартс намеревался обнародовать это учение с помощью Ахерна, но тот отказался, не пожелав выступить с пропагандой учения о реинкарнации, противоречащего христианским догматам. И Робартсу ничего не осталось, как обратиться к Йейтсу. Однако в стихотворении «Фазы луны» вечные оппоненты Робартс и Ахерн объединяются в насмешках над «человеком в башне» — будущим автором «Видения». Здесь они предстают в образах простых крестьян из Коннемары — округа в ирландском графстве Голуэй.
В Голуэе находится реальный протитоп той самой башни, где автор тщетно «ищет в книгах // То, что ему вовеки не найти», — башня Тур Баллили, норманнская крепость XVI века. Йейтс приобрел ее в 1916 г. и после реставрации старинного здания поселился там со своей семьей. Образ башни занял важнейшее место в его поэзии, а сама Тур Баллили стала настоящим памятником поэту и символом его позднего творчества. С 1965 г. в ней располагается музей Йейтса. «Платоник Мильтона», с которым Робартс сравнивает Йейтса, погруженного в свои бессонные труды, — герой поэмы Джона Мильтона «Il Penseroso» («Задумчивый»), одинокий искатель тайной истины, «слуга Меланхолии»:
…Порой сижу у ночника
В старинной башне я, пока
Горит Медведица Большая,
И дух Платона возвращаю
В наш мир с заоблачных высот,
Где он с бессмертными живет,
Иль тщусь, идя за Трисмегистом
Путем познания тернистым,
Заставить слушаться меня
Тех демонов воды, огня,
Земли и воздуха, чья сила
Стихии движет и светила (рус. пер. Ю. Корнеева).
Как иллюстрация к этой поэме была задумана упомянутая далее «гравюра Палмера» — работа под названием «Одинокая башня», выполненная английским художником-романтиком Сэмюэлом Палмером (1805—1881).
К этому же образному ряду относится и «духовидец-принц // У Шелли» — принц Атанас из неоконченной одноименной поэмы Перси Биши Шелли: душа Атанаса «обручена с Мудростью»; он затворился «вдали от людей, в одинокой башне».
И, наконец, обида, которую затаил на Йейтса Майкл Робартс («Он обо мне писал цветистым слогом, // Что перенял у Пейтера, а после, // Чтоб завершить рассказ, сказал, я умер»), связана с ранним рассказом Йейтса «Rosa Alchemica», в котором Робартс предстает как глава оккультного ордена Алхимической розы. Рассказ написан от первого лица, и в финале рассказчик бросает Робартса на верную смерть. Упомянутый здесь Пейтер — Уолтер Пейтер (1839—1894), английский филолог-классик, один из главных идеологов эстетизма, «создатель Нового гедонизма», по выражению Оскара Уайльда. У Пейтера Йейтс заимствовал некоторые существенные элементы художественной эстетики: принцип сочетания изысканности формы с предельной интенсивностью эмоционального переживания, а также идеал одинокого экстаза, открывающийся творцу подлинной красоты. Обе эти концепции сыграли важную роль в разработке описания 15-й фазы (полнолуния) — точки триумфа абсолютной красоты.
«…Афина / За волосы хватает Ахиллеса»: Ахиллес (Ахилл) — один из величайших героев древнегреческой мифологии, сын царя Пелея и морской богини Фетиды. Йейтс относил его к 12-й фазе, «раздробленной и яростной» фазе «героя — человека, который преодолевает самого себя и, следовательно, больше не нуждается ни в том, чтобы подчинить себе других <…>, ни в том, чтобы убедить других в своей правоте и тем самым доказать свое торжество» («Видение Б»). Здесь подразумевается эпизод из первой песни «Илиады», в котором богиня Афина удерживает Ахилла от поединка с Агамемноном и герой покоряется воле богов, преодолевая свой гнев («Илиада», I, 194-200, 206-218, пер. Н.И. Гнедича):
…явилась Афина,
С неба слетев; ниспослала ее златотронная Гера,
Сердцем любя и храня обоих браноносцев; Афина,
Став за хребтом, ухватила за русые кудри Пелида,
Только ему лишь явленная, прочим незримая в сонме.
Он ужаснулся и, вспять обратяся, познал несомненно
Дочь громовержцеву: страшным огнем ее очи горели…
…Сыну Пелея рекла светлоокая дщерь Эгиоха:
«Бурный твой гнев укротить я, когда ты бессмертным покорен,
С неба сошла; ниспослала меня златотронная Гера;
Вас обоих равномерно и любит она и спасает.
Кончи раздор, Пелейон, и, довольствуя гневное сердце,
Злыми словами язви, но рукою меча не касайся.
Я предрекаю, и оное скоро исполнено будет:
Скоро трикраты тебе знаменитыми столько ж дарами
Здесь за обиду заплатят: смирися и нам повинуйся».
К ней обращаяся вновь, говорил Ахиллес быстроногий:
«Должно, о Зевсова дщерь, соблюдать повеления ваши.
Как мой ни пламенен гнев, но покорность полезнее будет:
Кто бессмертным покорен, тому и бессмертные внемлют».
Автор: William Butler Yeats
Перевод: Анна Блейз (с)
К оглавлению
Настоящий перевод доступен по лицензии Creative Commons «Attribution-NonCommercial-NoDerivs» («Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений») 3.0 Непортированная.
