Гоэтическая галерея: Аргонавтика

Jake Stratton-Kent (c)
Перевод: Анна Блейз (с)

Настоящий перевод доступен по лицензии Creative Commons «Attribution-NonCommercial-NoDerivs» («Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений») 3.0 Непортированная.

 

О, как ты счастлив, смертный,
Если, в мире с богами,
Таинства их познаешь ты…

— Еврипид, «Вакханки» [пер. И. Анненского]

Некоторые достопримечательные персонажи, как мифические, так и исторические, упоминаются учеными в контексте дискуссии о «греческих шаманах» или же определяются как гоэты непосредственно в античной литературе. Все они имеют непосредственное отношение к традициям, связанным с истоками гоэтии. Имена этих деятелей нередко встречаются в исследованиях по истории гоэтии, а в их жизнеописаниях отражены многие важные аспекты соответствующей проблематики. В древней и современной литературе содержится великое множество отрывочных упоминаний об этих персонажах. Для профессионального историка или филолога, имеющего доступ к университетским библиотекам, свести подобные упоминания воедино — задача вполне посильная, но не каждый читатель, интересующийся историей магии, располагает такими возможностями. Поэтому в ходе работы над настоящей книгой стало очевидно, что в нее придется включить отдельные рассказы о каждом из этих персонажей. Помимо прочего, это позволит нам привязать различные идеи и теории к конкретным личностям, благодаря чему изложение в целом станет более доступным. Первый раздел нашей портретной галереи посвящен нескольким персонажам, так или иначе связанным с «Аргонавтикой». Здесь вы познакомитесь с одним раненым воином-царем, совершившим целительное путешествие, с одним героем оракульного культа и с четырьмя прорицателями.

 

Амфиарай

Подобно многим другим персонажам нашего исследования, Амфиарай был героем одного из оракульных культов. Согласно мифам, он участвовал в охоте на Калидонского вепря, а также в плавании аргонавтов, в описаниях которого встречаются многие признаки шаманских путешествий и более или менее явные отсылки к мистериям. Это плавание объединяет между собой многих деятелей, представленных в нашей галерее. Амфиарай славился как великий прорицатель, в связи с чем его называли сыном Аполлона. Предвидя, что ему суждено погибнуть в войне Адраста против Фив, он пытался избежать участия в этом походе, но безуспешно: его жена была подкуплена и заставила Амфиарая отправиться на войну. В ходе сражения земля под ним расступилась и поглотила его вместе с колесницей, но Зевс даровал ему бессмертие. Когда весть о гибели Амфиарая под Фивами дошла до его сына, тот выполнил прощальную волю отца и отомстил за него, убив мать-предательницу. После смерти Амфиарай удостоился божественных почестей: в Оропе (Аттика) ему воздвигли статую и оракульное святилище. В магических папирусах он, наряду с Эаком, фигурирует как адресат инвокаций (см. PGMIV.1445 и примечание^[1]). Некоторые исследователи предпочитают рассматривать всех оракульных героев такого рода как богов; и действительно, среди подобных культов встречаются такие, которые несомненно восходят к более древним этапам развития религия. Тот, кто желал испросить совета у оракула Амфиарая, должен был в течение суток держать голодный пост и втрое дольше воздерживаться от вина. После этого проситель приносил в жертву барана и, расстелив его шкуру на земле, ложился на нее и засыпал — в надежде, что ему будет ниспослан вещий сон. Такое использование бараньих шкур в ритуалах инкубации стоит и за мифом о золотом руне, и за традицией изготовления девственного пергамента, служащего основой для Пентакля Соломона и других важных магических артефактов. Согласно Плутарху, во времена царя Ксеркса к оракулу Амфиарая обратился слуга Мардония — предводителя войска, противостоявшего персам. Во сне ему привиделось, что жрец этого святилища кричит на него и бросает камни ему в голову, словно желая прогнать прочь. Прорицание исполнилось буквально: Мардоний погиб от удара камня, разбившего ему голову. Именно такие вещие сны и были типичны для подобных прорицалищ: они открывали будущее не в туманных символических образах, а гораздо более непосредственно, через видение, в которому вопрошавшему являлся жрец или само божество. Возле святилища Амфиарая находился священный источник, но использовать его воду для омовения запрещалось. Те, кому по совету оракула удавалось исцелиться от болезни, бросали в этот источник золотую или серебряную монету.

 

Мопс

В греческих мифах под этим именем фигурируют два прорицателя. Первый родился в городе Титаресса в Фессалии — греческой области, знаменитой своими колдуньями. Он был сыном Ампика и Хлориды. Из нескольких прорицателей, принявших участие в плавании аргонавтов, Мопс, пожалуй, самый значительный — в нескольких отношениях. На обратном пути «Арго» из Колхиды, в Ливии, Мопс погиб от укуса змеи. Его усыпальница, воздвигнутая на берегу моря, стала оракульным святилищем.

Второй Мопс (при условии, что это и впрямь два разных персонажа) тоже был прорицателем — сыном Аполлона и сивиллы Манто, дочери Тиресия. Он жил во времена Троянской войны. Считалось, что он построил город Колофон и совершал чудеса в знаменитом храме Аполлона в Кларосе, неподалеку от Колофона. Кроме того, вместе с Амфилохом — еще одним провидцем и сыном той же Манто — Мопс основал город Малл в Киликии. Когда Амфилох отлучился в Аргос, Мопс захватил Малл; прорицатели стали сражаться друг с другом за власть над этим городом и погибли оба. После смерти Мопса чтили как бога; его оракул в Малле славился правдивыми и недвусмысленными предсказаниями.

У Калханта (см. ниже) тоже был спутник-прорицатель по имени Амфилох, и с этой парой персонажей также связаны известные оракульные святилища. Змея, обратившаяся в камень во время жертвоприношения перед походом на Трою, вызывает ассоциации с архаическим образом дракона, в котором Аполлона почитали на острове Делос. Не исключено, что это была древняя эмблема доолимпийского (или даже изначального гиперборейского) Аполлона. Судя по всему, и Калхант, и Мопс, и Амфилох были связаны с этим культом, процветавшим до возвышения Дельф и до утверждения классических идеалов панэллинизма.

 

Автолеон, или Леоним

Автолеон, или, по другим версиям, Леоним, был полководцем из Кротоны (города, где Пифагор впоследствии основал свою школу) и сражался против локров. В легенде о нем обнаруживается немало значимых мотивов — в частности, путешествие, предпринятое для исцеления от раны, и встречи с различными обитателями подземного мира. Локры по обычаю оставляли в боевом строю пустое место в память о своем прародителе — одном из двух гомеровских героев по имени Аякс. В одном из сражений Автолеон попытался прорваться сквозь эту брешь и был ранен (в бедро или в грудь) духом Аякса. Рана долго не заживала, и Дельфийский оракул посоветовал Автолеону отправиться на Белый остров и принести жертву Аяксу Локрийскому. По некоторым версиям, Белый остров находился в Черном море близ устья Дуная, но это, судя по всему, поздняя трактовка. Остров этот ассоциировался с Елисейскими полями — особой областью подземного мира, отведенной для блаженных душ. Здесь Автолеон встретился с Еленой Троянской, которая велела ему разыскать поэта Стесихора (ум. ок. 556 до н.э.) и объяснить тому причину поразившей его слепоты. Согласно преданию, Стесихор ослеп из-за того, что дурно отозвался о Елене в одном из своих стихотворений. Узнав причину своего недуга, поэт сочинил отречение от прежних необдуманных слов и тотчас исцелился. Платон в «Федре» цитирует начальные строки его отречения: «Не верно было слово это, // На корабли ты не всходила, // В Пергам троянский не плыла»^[2].

Автолеон тоже вернулся исцеленным и рассказал, что встретил в загробном царстве Ахилла (сочетавшегося там браком с Еленой), а также Патрокла, Антилоха, Аякса Теламонида и, наконец, Аякса Локрийского, который его и исцелил. С географической точки зрения подобное путешествие немыслимо: невозможно себе представить, чтобы человек, страдавший от тяжелой раны, смог проделать путь из Италии в Грецию, а оттуда — еще и на какой-то далекий иномирный остров. Фигура поэта, который, в сущности, замещает в этой истории больного и прикрывает его собой от некой мистической женщины, — признак магического обряда врачевания. «Аид» означает «безвидный», и здесь налицо один из тех каламбуров, которые так любили греки: возвращаясь из Аида, поэт вновь обретает зрение, то есть способность видеть. Мифологическая роль Елены отнюдь не исчерпывается званием красивейшей из смертных; эта героиня принадлежит скорее мифическому, нежели историческому времени. Она была сестрой Диоскуров, которые, между тем, участвовали в походе аргонавтов за целое поколение до Троянской войны. Фактически, путешествие Автолеона можно с полным правом сопоставить с плаванием аргонавтов: это магическое странствие, сопровождающееся пророчествами и призванное возвратить утраченную душу.

 

Калхант, или Калхас

Калхант был знаменитым прорицателем из Микен или Мегары. Его дед, вещий Идмон, участвовал в походе аргонавтов. Отец Калханта, Фестор, был жрецом Аполлона в Трое, но сам Калхант участвовал в Троянской войне на стороне греков. Дар прорицания достался ему от Аполлона. Калхант был птицегадателем и прозревал прошлое, настоящее и будущее. Сохранилось множество легенд о его пророчествах и истолкованных им знамениях, но здесь мы приведем лишь несколько из них. Когда Ахиллу исполнилось девять лет, Калхант предсказал, что взять Трою без его участия не удастся. Собираясь в поход на Трою, греки избрали Калханта своим верховным жрецом. Когда перед отплытием стали приносить жертвы, из-под алтаря выползла змея и пожрала восьмерых птенцов и их мать, гнездившихся неподалеку на дереве, а затем превратилась в камень. Калхант истолковал это знамение так, что в течение девяти лет Трою взять не удастся, но на десятый год она все-таки падет. Когда греческий флот задержался в Авлиде из-за безветрия, Калхант объявил, что попутный ветер будет послан лишь тогда, когда в жертву Артемиде принесут Ифигению, дочь греческого предводителя Агамемнона. В первой песни «Илиады» греков поражает моровая язва, и Калхант открывает ее причину: Аполлон разгневался за похищение дочери своего жреца, и мор отступит лишь после того, как Хризеиду вернут отцу.

После Троянской войны Калхант основал в ионической Греции ряд приморских оракульных святилищ. Ему помогал прорицатель Амфилох, также участвовавший в осаде Трои. Амфилох был сыном Амфиарая, с культом которого, возможно, и были связаны упомянутые святилища. Любопытно, что у Мопса, соперника Калханта, тоже был спутник по имени Амфилох.

Калханту было предсказано, что он умрет, когда встретит того, кто превзойдет его в искусстве прорицания. Эта судьба настигла его после Троянской войны в Кларосе, где стоял знаменитый храм Аполлона. Здесь Калхант вступил в состязание с Мопсом и проиграл: вначале он, в отличие от Мопса, не сумел назвать точное число смокв на дереве, под которым они стояли, а затем ошибся, попытавшись предсказать, сколько поросят принесет супоросая свинья, тогда как Мопсу снова удалось дать точное предсказание. Калхант умер от огорчения. После смерти ему воздвигли святилище в Давнии — греческом городе в Северной Апулии (Италия). Местная легенда повествовала о царе Калханте, который полюбил Цирцею, но та отвергла его, поскольку любила Одиссея. Цирцея превратила Калханта в кабана и заперла в хлеву, а когда подданные пришли его разыскивать, вернула ему человеческий облик на том условии, что он никогда больше не вернется на ее остров. В Южной Италии также рассказывали о прорицателе по имени Калхант. Согласно этим легендам, могила и, вероятно, оракул Калханта находились в Таренте — греческой колонии, основанной после Троянской войны. Кроме того, на горе Гарган в Апулии, на побережье Адриатического моря, находилось святилище, в котором Калхант посылал паломникам вещие сны. Известна версия, согласно которой Калхант также погиб в состязании с другим прорицателем, но по иной причине: его соперник увидел, как Калхант сажает виноград, и заявил, что тот не проживет столько, чтобы отведать вино из этой лозы. Когда виноград созрел, Калхант приготовил вино и пригласил соперника попробовать его вместе. Тот повторил свое предсказание; Калхант рассмеялся, подавился вином и умер.

 

Ономакрит

Ономакрит, афинский прорицатель (ок. 530—480 до н.э.), исповедовал одну из разновидностей орфизма. Современные ученые ассоциируют орфизм с пифагорейскими школами, а Ономакрит был современником Пифагора. Он считается настоящим автором поэмы о плавании аргонавтов, приписывавшейся Орфею, и ряда стихотворений, приписывавшихся Мусею. Гиппарх, сын афинского тирана Писистрата, изгнал Ономакрита из Афин. Согласно Геродоту, его преступление заключалось в подлоге: Ономакрит выдавал свои сочинения за пророчества Мусея. Но, скорее всего, за этим обвинением стояли политические причины.

Важнее, однако, то, что упоминания об Ономакрите, встречающиеся у Геродота и в других источниках, позволяют нам точнее датировать орфические тексты. Геродот опровергает мнение о том, что эти тексты древнее гомеровских, однако не будем забывать о том, что орфизм был не только реформаторским течением, но и реконструкцией более древних традиций. Он вобрал в себя многие элементы простонародных и чужеземных верований, и довольно часто сталкивался с враждебностью как со стороны официальных культов, действовавших в греческих городах-государствах, так и со стороны последователей нереформированного дионисизма. На протяжении этой книги мы еще не раз вернемся к вопросу о том, какую важную роль сыграли орфические тексты в развитии гримуарной традиции. В настоящее время многие признают, что неортодоксальные течения, нашедшие отражение в этих текстах, стали первым провозвестием индивидуального подхода к религиозным практикам.

 

Орфей

Фракийские истоки культа Орфея теряются во мгле времен. Сколько просуществовал этот культ во Фракии до того, как стал известен в Греции, с уверенностью сказать невозможно. В Грецию орфизм пришел приблизительно в начале VI века до н.э., то есть в пределах того же столетия, когда впервые были собраны воедино и записаны гомеровские поэмы. Различные мистические и магические сочинения, приписывавшиеся Орфею, датируются примерно тем же периодом, хотя орфические гимны появились уже в римскую эпоху. Важной ролью Орфея в истории магии объясняется, среди прочего, тот факт, что на него многократно ссылается Корнелий Агриппа. Элиаде в своей классической работе «Шаманизм: архаические техники экстаза» отмечает, что большинство основных мотивов мифа об Орфее имеют прямые аналогии среди шаманских практик. К числу таких мотивов он относит и нисхождение Орфея в подземный мир ради спасения Эвридики^[3]. Доддс подчеркивает фракийское происхождение Орфея и его функции соратника или служителя некоего фракийского бога, которого греки отождествили с Аполлоном^[4]. Все эти связи остаются важны вне зависимости от того, насколько уместен сам термин «шаманизм» применительно к греческой культуре.

К вопросу об элементах древнегреческой религиозной культуры, сопоставимых с шаманскими практиками, антропологи, историки и прочие ученые подходят по-разному. Одни из них рассматривают отдельные аспекты архаической религии греков и более поздних культов как пережитки шаманизма. Другие возражают против употребления культурно-специфического термина «шаман» в подобном контексте; в частности, Буркерт отдает предпочтение местному термину «гоэт».

Разногласия вызывает и вопрос о том, являются ли эти элементы коренными или заимствованными, и если они возникли в результате внешних влияний, то каких именно и в какой период. Высказывалось предположение, что они могли проникнуть в греческую культуру вследствие участившихся в VII веке до н.э. контактов со скифами и фракийцами. Эта гипотеза по-своему интересна, но не лишена некоторых сложностей и ограничений. В частности, она не объясняет присутствия элементов шаманизма в коренных традициях, возникших задолго до указанного периода. Кроме того, черты сходства с фракийскими культами обнаруживаются еще в архаических религиозных традициях Микенской Греции (1600—1100 до н.э.).

Еще одно затруднение связано с датировкой деятельности ряда лиц, которых изображали как греческих шаманов или жрецов, пользовавшихся шаманскими техниками. Некоторые из них, если не все, имели непосредственное отношение к мистериальным религиям, возникшим гораздо раньше VII века до н.э. Однако эту проблему можно разрешить, предположив, что под влиянием участившихся контактов с племенами Причерноморья возродились — по принципу резонанса — те архаические элементы, которые присутствовали в греческой культуре изначально. Некоторые из этих древних элементов — такие, например, как представления о человеческой душе, — оказались вполне совместимыми с традициями других племен.

Любопытно, что Э.Р. Доддс датирует проникновение заимствованных шаманистических элементов в Грецию именно VIIвеком до н.э. При этом в другом месте он оговаривает, что к VII веку относятся самые ранние известные нам сведения о содержании Элевсинских мистерий. Разумеется, это совпадение не объясняет ситуацию исчерпывающе, но оно дает нам удобный символ — символ тайной связи между гипотетическим шаманизмом и архаическими греческими традициями, основанными на мистериальных религиях. Я надеюсь показать, что этот символ, в свою очередь, теснейшим образом связан с фигурой гоэтического мага.

Некоторые из исторических и мифологических персонажей, имена которых упоминаются в академических дискуссиях о греческом шаманизме, связаны с Критом — колыбелью самой древней из всех греческих культур. Критские мистерии, основанные на мифе о рождении Зевса в одном из пещерных святилищ острова, обнаруживают множество параллелей с шаманскими практиками. Посвящение в критские мистерии включало в себя, среди прочего, пост, очищение, погружение в транс и путешествие в нижний мир. Пройдя эти обряды, посвященные обретали мудрость и различные магические способности — такие, как власть над погодой, дар врачевания и дар прорицания.

Но здесь возникает еще одна проблема, поскольку древнейшие традиции минойского Крита не были столь уж близко родственны микенской религии. Таким образом, мистериальная религия Крита, очевидно, сочетала в себе мотивы, заимствованные у микенцев, с некоторыми сугубо местными чертами. Сохранилось немало свидетельств того, что в исторический период мистериальные религии Крита, Самофракии, Малой Азии и других областей активно взаимодействовали и заимствовали друг у друга многие элементы. Но, тем не менее, во всех этих культовых центрах сохранялись традиции, восходящие к глубокой древности, хотя, в конечном счете, не обязательно коренные. И Элиаде, и Доддс в своих рассуждениях о греческом шаманизме подчеркивают одни и те же определяющие мотивы. Это функции Орфея как культурного героя; его власть над природой во всех ее формах и сродство с нею; тот факт, что он совмещает роли мага, поэта, религиозного наставника и прорицателя; его нисхождение в нижний мир ради спасения похищенной души; и, наконец, магическая сила, которую его голова сохраняет после смерти. Доддс приходит к выводу, что Орфей — магический персонаж того же типа, что и Залмоксис: либо мифический шаман, либо некий обобщенный прототип фракийских шаманов.

К этому перечню, вероятно, следует добавить сексуальную амбивалентность, которая также часто ассоциируется с шаманами: и Орфею, и Фамириду, еще одному знаменитому мифическому певцу, приписывают как гетеро-, так и гомосексуальные любовные связи, и эта же черта присутствует в мифах о Дионисе. К гомосексуальной любви и Орфей, и Дионис обращаются после путешествия в подземный мир, куда оба они спускались за душой женщины. Насколько мне известно, этот мотив до сих пор не отмечен ни в одном исследовании, но было бы интересно узнать, как его интерпретируют в академическом сообществе.

Греки почитали Орфея как величайшего из всех поэтов и магов, когда-либо живших на свете. Ему приписывали основание мистерий и дар прорицания (в частности — гадания по полету птиц). Согласно наиболее надежным версиям мифа, Орфей был фракийским царевичем, сыном Эагра и музы Каллиопы. Греческая мифология относит его деятельность ко временам похода аргонавтов и включает его в состав команды «Арго». О том, насколько высоко его чтили, свидетельствует тот факт, что Аполлоний называет Орфея в перечне аргонавтов вторым — сразу же после Ясона. По одной из легенд, еще до участия в походе аргонавтов Орфей совершил путешествие в Египет. Диодор объясняет его странствиями позднейшие черты сходства между мистериями Диониса и Осириса^[5]; об этом сходстве писал и Плутарх^[6].

Свою лиру Орфей получил в дар от бога Аполлона или, по другой версии, от Гермеса. Иногда Орфея называют сыном Аполлона, но это, очевидно, греческое нововведение, призванное повысить его статус. Интереснее то, что Гермес в свое время вручил лиру самому Аполлону: этот мотив позволяет говорить о некоем условном равенстве Аполлона и Орфея. Неоднозначность происхождения Орфеевой лиры напоминает об общности некоторых атрибутов Гермеса и Аполлона — парадоксе, так и не разрешенном мифографами-рационализаторами. Но для того, чтобы понять фигуру Орфея, необходимо иметь в виду, что эти двое богов отчасти представляют собой специализированные ипостаси некоего более древнего божества. Лира в греческой культуре зачастую противопоставлялась двуствольной флейте или флейте Пана, которая — правомерно или нет — ассоциировалась с варварскими культами. Этот конфликт находит выражение в мифе о Марсии, которому нередко приписывают изобретение двуствольной флейты; а Марсия, как и Орфея и Лина, иногда называли сыном Эагра. Фригиец Марсий был связан с культами Кибелы, Диониса и Вакха. Убийство Марсия Аполлоном явно перекликается с убийствами других богов в мистериальных культах. В греческом мифе музыкальное состязание между флейтистом Марсием и лирником Аполлоном — это не что иное, как соперничество между цивилизованным и варварским ритуалом, представленное с предвзятой точки зрения образованных горожан. За этим символическим конфликтом легко теряются из виду фригийские культовые истоки мифа. А между тем известно фригийское изображение Кибелы с двумя меньшими фигурками по бокам, одна из которых держит флейту, а другая — лиру. Судя по их относительной величине, эти фигурки представляют людей, и вполне возможно, что миф о Марсии берет начало в неких ритуалах, в которых использовались оба эти музыкальных инструмента.

Таким образом, миф о Марсии указывает на архаическое происхождение не только самого Марсия, но и доорфического Аполлона. Другой фракийский певец, Фамирид, по преданию, таким же образом бросил вызов музам. Одержав победу, музы в наказание за дерзость лишили его зрения и певческого дара — то есть, вероятно, убили. И Фамирид, и Орфей упоминаются у Платона в видении Эра: оба они избрали себе перерождение в облике птиц^[7].

Истинный смысл мифов о Марсии и Фамириде, по-видимому, следует искать в связи фригийской Кибелы с ритуалами, в которых участвовал царь-жрец, — связи, свидетельствующей о фракийском происхождении ее культа. С одной стороны, царь-жрец возглавлял обряды Кибелы, сопровождавшиеся музыкой и экстатическими танцами, а с другой — эта богиня играла важную роль в обрядах погребения царя. В греческой мифологии две эти роли слились в одну. В мифе о состязании Аполлона с Марсием фигурирует царь Мидас, который, согласно различным версиям, либо заявил, что победу Аполлону присудили нечестно (и был совершенно прав), либо единственным из всех судей отдал голос Марсию. Еще одна версия приписывает Мидасу изобретение флейты Пана. Именно с выступлением Мидаса в защиту Марсия связан широко известный миф о том, как Аполлон «наградил» Мидаса ослиными ушами.

В ряде мифов Мидас связывается с мистериями Диониса (например, в одном из сюжетов Мидас спасает заблудившегося Силена, которого узнал лишь потому, что был посвящен в таинства). По всей вероятности, эта связь предполагает синкретизм: культ Диониса смешивается здесь с культом Кибелы, а Дионис отождествляется с ее консортом Меном (которого греческие скульпторы изображали с тирсом в руке и во фригийской шапке). Тот факт, что два эти культа в восприятии греков сливались в один, для нас немаловажен: оба они оргиастические, и оба чествуют божественную мать и династического героя.

Традиционно считается, что музыке и пению Орфея обучили музы. Но это были не дельфийские музы Аполлона, а архаические музы «отсталой» Беотии. Представления о музах в разных местностях во многом разнились, и беотийские музы были тесно связаны с культом Диониса, особенно в той его форме, которая процветала во Фракии. Орфей очаровывал своей музыкой не только диких зверей и птиц, но даже деревья и скалы, которые снимались с места и шли на звуки его лиры; реки останавливали свой бег, чтобы послушать его игру. Вся природа предавалась во власть его музыке, и куда бы он ни пошел, его повсюду окружали нимфы.

После похода аргонавтов Орфей вернулся во Фракию и взял в жены нимфу Эвридику — единственную, кому удалось покорить его сердце. Но счастье их было недолгим. Эвридику возжелал полубог Аристей; спасаясь от его домогательств, она бежала в поля, нечаянно наступила на змею и умерла от ее укуса. Орфей, однако, любил жену так сильно, что последовал за ее тенью в Аид. Души, осужденные на муки в подземном царстве, временно позабыли о своих страданиях, внимая его прекрасной музыке, и сам Аид был так растроган, что отпустил Эвридику обратно в мир живых. Согласно самой распространенной версии мифа, тень Эвридики последовала за ним, но Орфею было запрещено оборачиваться, пока они не выйдут из-под земли. Орфей  нарушил этот запрет и потерял жену навсегда. Однако, как отмечает Элиаде, существует по меньшей мере одна версия мифа, в которой не утверждается, что Орфей потерпел неудачу, — и не исключено, что именно в этой версии сохранились следы более древней традиции. Стоит отметить, что запрет оборачиваться фигурирует также в культе Гекаты. Оставив подношения богине на перекрестке дорог, жертвователь должен уйти, не оборачиваясь. Взору того, кто нарушит этот запрет, предстанет сама подземная богиня, пришедшая принять жертву.

Привычная версия мифа повествует, что убитый горем Орфей отверг любовь фракийских женщин, и те в гневе разорвали его на части. Этот мотив перекликается с обрядами Вакха, в которых разрывали на куски животное, замещавшее бога; да и в мифе прямо утверждается, что женщины, убившие Орфея, были вакханками. Аналогичный мотив типичен для шаманских инициаций, в которых духи расчленяют человека, а затем возвращают его к жизни как шамана. После смерти Орфея музы собрали его растерзанное тело и похоронили в Либетрах, у подножия горы Олимп. Велика вероятность, что и эти музы, и фракийские вакханки — одни и те же участницы мистерий на разных стадиях обряда. Голову Орфея фракиянки бросили в реку Гебр; по реке она доплыла до моря, продолжая петь, а затем волны вынесли ее на остров Лесбос. По некоторым версиям, туда же приплыла и Орфеева лира. Этот мотив может иллюстрировать или объяснять представление о Лесбосе как родине игры на лире. Но более важно то, что впоследствии с головой Орфея совещались как с оракулом — точно так же, как с черепами умерших шаманов в других культурах. Вещие черепа упоминаются и в греческих магических папирусах. Согласно другой версии, Орфей погиб от молнии Зевса. Этот вариант напоминает об инициациях, в которых соискателя ударяли громовым камнем — как Пифагора в ходе его критского посвящения в пещере Зевса^[8].

 

Мусей

Мусей, древнегреческий поэт, которому приписывали учреждение Элевсинских мистерий, считался сыном Лина или Орфея и, согласно преданию, жил около 1410 года до н.э. Вергилий изображает его в Элизиуме окруженным большой толпой и возвышающимся на голову над своими последователями^[9]. Агриппа упоминает его в связи с магическими гимнами. Мусею, как и Орфею, приписывалось авторство многих магических книг. Под влиянием эллинизма некоторые еврейские авторы отождествляли Мусея с Моисеем. В результате Мусей и Орфей менялись местами: последний оказывался учеником «Моисея». В тот же период Моисею начали приписывать создание различных магических книг. Вследствие этого процесса реатрибуции, аналогичного тому, который претерпели Сивилинны книги, звание автора первых гримуаров постепенно перешло от Орфея к Соломону. Таким образом, в контексте нашего исследования фигура Мусея важна как свидетельство непосредственной связи между орфизмом и гримуарами как носителями книжной магической традиции.

 

Формионы

В греческих мифах упоминаются два Формиона; кроме того, известно несколько исторических лиц, носивших это же имя. Возможно, некоторых из них смешивали с другими, но подобная путаница вполне могла отражать местные варианты мифа и попытки рационализации. Одной из таких легенд рационалистическую интерпретацию дал, как ни странно, Роберт Грейвс. В ней действует Формион, живший в Спарте, в доме, который прежде принадлежал Тиндарею — приемному отцу Диоскуров. Однажды Диоскуры пришли к Формиону под видом путников из Кирены (города в Ливии) и попросили позволить им переночевать в комнате, принадлежавшей им в детстве. Но в этой комнате жила теперь дочь Формиона, и тот ответил, что гости могут выбрать себе для ночлега любую комнату, кроме этой. Наутро боги-близнецы исчезли, а вместе с ними исчезла и дочь Формиона со всеми своими вещами. После них осталось лишь изваяние Диоскуров и ветка растения под названием «сильфион»^[10], которое было главным предметом экспорта из Кирены, культового центра Диоскуров^[11].

Другой Формион был рыбаком из Эритр — города в Ионии, где некогда жила сивилла или пророчица. Однажды в море на полпути между Эритрами и Хиосом показался плот с изваянием дактиля Геракла^[12]. Жители Хиоса и Эритр долго пытались подтянуть этот плот к своему берегу, но ни тем, ни другим это не удавалось. Наконец, Формион (который, как и Стесихор, был слеп) увидел во сне, что фракиянки из Эритр должны сплести веревку из собственных волос, и при помощи этой веревки плот, наконец, вытащили на берег.

Эта история напоминает римскую легенду о том, как в Рим привезли изваяние Весты (связанное с Самофракийскими мистериями и с троянским палладием). Корабль, на котором его доставили, сел на мель у берега, и сдвинуть его не удавалось никакими силами. Но, в конце концов, его сняла с мели и довела до берега на собственном поясе знатная женщина по имени Клавдия (по одной из версий — девственница-весталка). Клавдию обвиняли в  распутстве, но, совершив это чудо, она доказала свою невинность. Разумеется, это всего лишь легенда. Настоящая роль Клавдии в этих событиях была сугубо политической. Впоследствии изваяние Клавдии установили в вестибюле храма Кибелы, чью архаическую статую (священный камень), собственно, и доставил в Рим этот корабль^[13].

Но вернемся к легенде о Формионе. Сам он после этих событий прозрел, а входить в дом, где хранилась знаменитая веревка, дозволялось лишь потомкам вышеупомянутых фракийских женщин. Судя по всему, прообразы этих женщин — служительницы Самофракийских мистерий; им сопутствует «слепой» прорицатель, сам исцеляющий себя магическим образом. История с дочерью первого Формиона, пропавшей из детской комнаты Диоскуров, тоже перекликается с мистериальными легендами, повествующими о похищении или спасении божественной девы. Впрочем, не удивительно, что Грейвс пересказывает эту легенду с некоторым сарказмом: хозяин дома, которым прежде владел приемный отец Диоскуров, волей-неволей задастся вопросом, кто же на самом деле эти странники, утверждающие, что провели детство в его доме.

Еще одно предание, по-видимому, соединяет историю спартанского Формиона с легендой о Леониме. В этом рассказе фигурирует исторический Формион — полководец из Кротона, который, судя по всему, был известен и под другими именами. Этот Формион, подобно Автолеону-Леониму, страдал от раны, которая не исцелялась никакими средствами, словно ее нанес некий бог или божественный герой. Оракул велел Формиону посетить дом Диоскуров в Спарте. Прибыв к этому дому и взявшись за дверную ручку, Формион обнаружил, что держится за ручку двери собственного дома в Кротоне и что рана его исцелилась. В связи с этим сюжетом упоминается также некое экстатическое путешествие в Кирену. Климент Александрийский связывает имя и деяния Формиона с именами Абариса, Аристея, Эпименида, Пифагора и Зороастра^[14].

 

Эпименид

Эпименид, критский прорицатель и эпический поэт, был современником Солона. Иногда его включают в число семи греческих мудрецов (вместо Периандра). Многие подробности его биографии на первый взгляд кажутся мифологическими, но при более внимательном рассмотрении хорошо вписываются в исторический культовый контекст. Некоторые предания о нем начинаются, казалось бы, совершенно фантастическим образом: однажды Эпименид пас стада в горах, зашел в какую-то пещеру, заснул и проспал — по различным версиям — 40, 47 или 57 лет. Но, как становится очевидно при сопоставлении с другими источниками, это не что иное, как образное описание посвящения в Критские мистерии в пещере Зевса на горе Ида.

Мотив затворничества и длительного пребывания в трансе встречается и в жизнеописаниях многих других греческих прорицателей, поэтов и чудотворцев. Удаляясь в пещеру, они постились и переживали экстатические состояния, которые именовались «энтузиазмом» (это слово происходит от греческого корня, означающего «божественное вдохновение»). В подобных трансовых состояниях они созерцали богов и внимали их речам. Не исключено, что схожую природу имеют беседы с различными богами, записанные позднее в форме герметических трактатов. В ту же идейскую пещеру, согласно Гомеру, раз в девять лет удалялся царь Минос для беседы с Зевсом, чтобы получить от него новые законы^[15].

По преданию, Эпименид утверждал, что помнит свои прошлые воплощения, в одном из которых он был Эаком (заклинателем дождя и врачевателем, ставшим после смерти судьей в Аиде). По словам Платона, Эпименид предсказал войну с персами за десять лет до ее начала[16]. Прожил он, согласно различным легендам, то ли 157, то ли 299 лет. Рассказывали, что он умел выходить из тела, а питался лишь особым растительным снадобьем, которое получал от нимф и хранил в бычьем копыте. Согласно Плутарху, это снадобье готовились из растения под названием «алим» (a-limos), которое буквально переводится как «неголодающий» или «изгоняющий голод»^[17]. Комедиограф Аристофан в IV веке до н.э. приписывал употребление этого же растения аскетам-пифагорейцам, а в одном источнике V века сообщается, что им питался герой Геракл. Подобная воздержанность в пище отличает многих персонажей, представленных в нашей галерее, а во многих гримуарах подготовка к магической работе требует поста. Визит Эпименида в Афины — событие историческое, и на его основе можно приблизительно установить даты деятельности этого провидца. Он посетил Афины в 596 году до н.э. и спас город от мора посредством неких таинственных обрядов и жертвоприношений. После смерти Эпименида чтили как бога, особенно в Афинах: он не только спас горожан от болезни, но и подал им много полезных советов, а также провел некие религиозные реформы. Когда тело его стали готовить к погребению, оказалось, что оно покрыто татуировками. Возможно, эти метки были нанесены при посвящении в Критские мистерии, но у жителей материковой Греции они вызвали ассоциации с Фракией. Эти татуировки были статусными знаками, подобные которым часто встречаются у шаманов. Интересно также, что имя «Эпименид» сходно с именем одного из идейских дактилей — Эпимеда. Диоген Лаэртский в своем рассказе о критском посвящении Пифагора утверждает, что в путешествии в подземный мир того сопровождал Эпименид^[18]. Тот же автор сообщает, что критяне воздавали Эпимениду божественные почести^[19].

Перевод с англ. Анны Блейз