Ночь всех усопших
Автор: Уильям Батлер Йейтс
Перевод и комментарии: Анна Блейз (с)
Звоном полнится дом. Вот и полночь настала.
Колоколу Крайст-Черч меньшие гулко вторят
Всем усопшим во славу.
Ждут, до краев полны, два высоких бокала.
Пенится мускатель — верно, явится вскоре
Дух, ибо духи по праву
(Так уж их суть тонка,
Смертью изощрена)
Пьют дыханье вина
Там, где грубому нёбу нужна полнота глотка.
Нужен мне дух такой, чтоб устоял, не дрогнув, —
Хоть бы и пушки разом грянули по вселенной, —
Мумии неподвижней,
Думой своей обвитый, как пеленою гробной;
Есть мне, о чем сказать мертвым на удивленье:
То, что смешно при жизни,
Мертвый не осмеёт;
Призраку — в самый раз
(Особенно — с пьяных глаз)
Слушать мои признанья, не надорвав живот.
Хортона первым зову. Любил он думать о странном
И, как никто другой, знал эту крайность гордыни —
Любовь, презревшую тело;
Смерть его дамы стала неисцелимой раной —
Так высоко вознес он страсти своей твердыню,
Что сердцем осиротелым
Чаял лишь одного —
Стылых ветров и тьмы
Этой ли, той зимы,
Чтобы за нею следом смерть взяла и его.
Две мысли смешались так, что не понять, о ком он
Упорней всего мечтал — о ней или все ж о Боге;
Но, мнится, один, слиянный,
Их образ, как некий дух, знакомый и невесомый,
Пред взором его души витал на земном пороге
И, божеством обуянный,
Пылал, озарив огнем
Огромный и дивный скит,
Что Библия нам сулит,
А сам золотою рыбкой, казалось, плыл за стеклом.
Флоренс Эмери дух я вызываю следом:
Она, в зеркалах увидав первый знак увяданья
(А стоит красе увянуть —
Скука зимы придет на смену живым беседам,
Жалость в глазах друзей вытеснит обожанье),
В безвестность решила кануть
И скрыла меж смуглых лиц
Все то, что язвило взор, —
Морщин и седин позор, —
И, тихо дожив, уснула под спудом чужой земли.
Но прежде, на склоне лет, она поняла немало
Из кружевных словес, в которых индус ученый
Сокрыл великое знанье
О том, как за жизнью жизнь кружится душа устало
В орбите луны, доколь не прянет с цепи крученой
На солнце — и там, за гранью,
Вольна, но устремлена,
Сама — и Выбор, и Случай,
Растает в блаженстве жгучем,
О старых игрушках забыв и одною собой полна.
Третьим — Макгрегор Мазерс. Да выйдет и он из гроба!
Суровой весной моих дней дружили мы с ним сердечно,
Хоть позже и разбранились.
Я думал, безумец и плут в нем как-то ужились оба,
И прямо о том сказал; но дружба — это навечно,
И кажется, только мнились
Обиды минувших лет;
Он сделал много добра,
И сам я, пожалуй, рад,
Тому, что добро я помню, а к прочему снова слеп.
Он был преисполнен сил — когда-то, в самом начале, —
И удалью дерзкой кипел, но одинокие бденья
Рассудок его сломили:
Пред думой о неизвестном иные дела мельчали,
И он позабыл, что люди не платят за размышленья,
А люди о нем забыли.
Примет ли он бокал —
Или я зря налил?
Призраков он любил;
Верно, совсем зазнался, с тех пор как призраком стал.
Впрочем, имя — ничто; важна лишь тонкость состава.
Сгодится мне гость любой, но чтоб, как пристало духу,
Вкушал он вина дыханье
Полней, чем живой — вино. Лишь мертвым дано по праву
Слышать, о чем скажу; и не для трезвого слуха
Будет мое признанье:
Живой его осмеет,
Духу же — в самый раз
(С пьяных, тем паче, глаз)
Выслушать правду мумий, не надорвав живот.
О, что за мысль! Такую — буду держать, доколе
Всю ее без остатка не завоюет разум,
Больше ничто иное
Взор мой не остановит, — он, вопреки мирскому,
Мчится туда, где души вьются в танце экстаза
Иль обреченно воют.
Обвившись мыслью такой,
Как пеленою гробной,
Я, мертвецу подобно,
Не жажду иных путей, витками ее влеком.
Ночь всех усопших: комментарии
Стихотворение «Ночь всех усопших» было написано в 1920 г. и впервые опубликовано в 1921-м в периодических изданиях «Нью Репаблик» и «Лондон Меркьюри», а позднее вошло в сборники «Семь стихотворений и отрывок» (1922) и «Башня» (1928). Кроме того, Йейтс включил его в обе версии трактата «Видение» (1925 и 1937) — как своего рода некролог и дань памяти своим спутникам на эзотерическом пути, который привел его к философско-мистическому откровению о странствиях и целях души.
Художник-иллюстратор Уильям Томас Хортон, актриса Флоренс Фарр (в замужестве Эмери, 1860—1919) и Сэмюэл Лиддел Макрегор Мазерс, оккультный философ, каббалист, переводчик и практикующий маг, принадлежали, как и сам Йейтс, к Герметическому ордену Золотой Зари. Мазерс был одним из основателей этого ордена, Флоренс Фарр состояла и активно работала в нем c 1890 по 1902 гг., а Хортон присоединился к ордену в 1896 г. и покинул его ряды всего через месяц после посвящения. Все трое умерли незадолго до того, как была написана «Ночь всех усопших»: Мазерс — в 1918 г., Фарр — в 1917-м, Хортон — в 1919-м.
О судьбе последних двух Йейтс упоминает в посвящении к первому изданию «Видения» («Видение А», 1925). Там же, обращаясь к Мойне Мазерс, вдове третьего из тех, кого он поминает в «Ночи всех усопших», Йейтс рассуждает о вкладе, который опыт общения с этими людьми внес в формирование его собственной философско-мистической системы: «Быть может, только потому и была написана эта книга, что лет сорок тому назад в Лондоне и Париже собирались и рассуждали о мистической философии молодые люди — и вы, и я в их числе. <…> Всех нас, сколько я помню, отличала от обычных исследователей философии и религии вера в то, что истину нельзя отыскать, а можно лишь обрести в откровении; и если человек не утратит веры и пройдет определенную подготовку, то в должное время откровение отыщет его само <…>. Кто-то искал духовного счастья или таинственной силы в той или иной ее форме, но я поставил перед собой практическую цель. Я мечтал о такой системе мышления, которая не лишит мое воображение полной свободы творчества, но будет превращать всё, что оно уже сотворило и сотворит когда-либо, в звенья единой истории — истории души».
Работа над системой, о которой здесь идет речь, растянулась на долгие годы и в определенном смысле не прекратилась даже после того, как вышло в свет второе, переработанное издание «Видения». Это обстоятельство перекликается с представлением самого Йейтса о непрерывном внутреннем диалоге, который ведет творец с «друзьями своей юности» (и который частично приоткрывается читателю в «Ночи всех усопших»): «Меня неотступно преследует мысль, что многое из того, что мы пишем, — это лишь одобрение или опровержение мнений, которых придерживались друзья нашей юности, и даже если нам выпадает пережить всех своих друзей, мы все равно длим или переиначиваем беседы, которые вели до двадцать пятого года своей жизни» (посвящение к «Видению А»).
Морис Боура называет «Ночь всех усопших» «возможно, самым прекрасным из всех стихотворений, когда-либо написанных в Оксфорде» (IR 401). Йейтс сочинил его в доме №4 по Брод-стрит, напротив Баллиол-колледжа, где он с семьей периодически жил с октября 1919 по март 1922 гг.; и за начальным образом первой строфы — полночным перезвоном, тон которому задает большой колокол Крайст-Черч-колледжа, — ощущается, по выражению Дэвида Росса, «нечто зловеще-потустороннее, что таится в зубчатых стенах и горгульях древнего университетского города» (CC 37).
Колокольный звон знаменует наступление Ночи всех усопших — кануна католического Дня всех усопших, 2 ноября, когда по традиции возносят молитвы за избавление душ, томящихся в чистилище, и навещают могилы родных и близких. Образ двух бокалов, наполненных мускателем — сладким и шипучим белым вином с мускусным ароматом, — отсылает к обычаю, по которым в День всех усопших оставляют угощение для покойных. По мнению Дэвида Росса (CC 38), выбор вина может быть отчасти связан с личными предпочтениями Флоренс Фарр: в 1910 году та писала своему другу, коллекционеру и меценату Джону Куинну (1870—1924), что села на диету, состоящую только из мускателя и «перекусов», не считая одной большой трапезы за целый день (FF 175). Кроме того, пенящееся в бокале вино, с точки зрения Росса, вызывает ассоциации с варевом в ведьмовском котле, вполне уместные в ситуации вызывания духов.
Однако образ вина как опьяняющего напитка и как подношения духам усопших имеет и более тонкое символическое значение. Среди прочего, он помогает противопоставить живое (незавершенное — и, следовательно, несовершенное; облеченное плотью — и, следовательно, не восприимчивое к духовным явлениям; руководимое трезвым рассудком — и, следовательно, не способное к высшему познанию) и мертвое (завершенное, свершившее свою судьбу и достигшее полноты восприятия и знания). Как пишет Гарольд Блум,
…«Ночь всех усопших» отвергает «трезвый слух» и внешнее, телесное зрение и восславляет тех мертвых, которые еще при жизни были «опьянены» неким духовным видением, — подобно самому Йейтсу, каковым он предпочитает предстать в собственных глазах (по крайней мере, здесь). В смерти все эти героические искатели обрели свою стихию и теперь сполна вкушают вино своего гнозиса. Йейтс все еще жив, а потому слеп и вынужден опьяняться грубой частью вина, — но признается, что, отчасти рад своей слепоте, будь то слепота к недостаткам этих умершим или ко всей полноте видения, которая откроется ему самому по смерти, когда мысль совпадет с тем, что явлено взору (Y 370).
Во второй строфе Йейтс объявляет: «Есть мне о чем сказать мертвым на удивленье», — подразумевая свое откровение об «истории души», — и вводит в стихотворение образ мумии, традиционно символизирующей нечто древнее, тайное и вечное, а в контексте позднего творчества Йейтса непосредственно связанный с темой реинкарнации и круговорота душ (помимо «Ночи всех усопших», этот образ фигурирует также в стихотворениях «О черном кентавре с картины Эдмунда Дюлака», «Бронзовая голова», «Византий», «Соединения» и «Колебания»). Неожиданное упоминание о «пушках» в этой строфе комментаторы объясняют размышлениями Йейтса об англо-ирландской войне, оказывавшими влияние — прямое или подспудное — на все его творчество этого периода.
Первым из духов, к которому взывает Йейтс как к слушателю, способному понять его откровение, становится Уильям Томас Хортон (1864—1919) — мистик и художник, находившийся под сильным влиянием Блейка и Бердсли, а также пробовавший силы в поэзии, чего Йейтс откровенно не одобрял. Его дружба с Йейтсом, время от времени омрачавшаяся разногласиями, продолжалась с середины 90-х годов XIX века и до самой смерти Хортона. В посвящении к «Видению А» кратко излагается история личной и религиозной жизни Хортона, вызывавшая у самого Йейтса двойственные чувства:
На долю [Хортона] выпало, пожалуй, самое странное из всех приключений — платоническая любовь. В детстве няня как-то раз сказала ему: «Прошлой ночью над твоей кроваткой наклонялся ангел», — а на семнадцатом году он, проснувшись среди ночи, увидел у своей постели призрак прекрасной женщины. Многие годы он предавался всевозможным любовным развлечениям, но вот, наконец, — лет в пятьдесят, я полагаю, но еще в полном расцвете всех телесных сил, — сказал себе: «Не женщины мне нужны, а Бог». Затем он полюбил одну замечательную, очаровательную молодую девушку, разделявшую его интересы, и та ответила взаимностью; и хотя сдерживать свою страсть ему удавалось лишь в жесточайшей внутренней борьбе, они жили в платоническом союзе, и не из-за каких-то предрассудков, ибо таковых у них, мне думается, не имелось, а потому, что ясно ощущали: поправ (казалось бы, безо всякой нужды) виноградные гроздья жизни, они смогут достичь чего-то важного. Девушка умерла, а он пережил ее лишь ненадолго, но еще при жизни увидел ее в призрачном обличье и достиг с ее помощью особых состояний, которые традиция приписывает святым. Этот человек был моим близким другом, и если бы он дожил до сего дня, я попытался бы посвятить эту книгу ему, но едва ли получил бы его согласие: на склоне лет он утратил интерес почти ко всему, кроме самого простого (как ему казалось) благочестия.
Как отмечает Дж.М. Харпер, «…как только Йейтс пришел к выводу, что точка зрения Хортона на проблему столь фундаментальную, как вопрос сексуального воздержания, диаметрально противоположна его собственной, ему стало совершенно очевидно, что покойный Хортон не смог бы понять и оценить “Видение”» (YH 2). «Фундаментальность» этого расхождения была связана с еще более масштабными разногласиями по ряду эстетических и религиозных вопросов, — разногласиями, «несмотря на которые (или, быть может, благодаря которым) Йейтс считал Хортона одним из своих лучших друзей и оставил запись <…> о том, что вся его Система “развилась <…> из записки на клочке бумаги, оставленной Хортоном» (YH 3).
Йейтс, в свою очередь, написал предисловие к «Книге образов» Хортона (Лондон, «Юникорн Пресс», 1898) — сборнику рисунков на мистические темы. Однако сдержанность его похвал в адрес Хортона и то обстоятельство, что в 1903 г. это предисловие было переиздано (под названием «Символизм в живописи») без единого упоминания об авторе «Книги образов», свидетельствуют о том, что Йейтс ставил Хортона как художника сравнительно невысоко. Примечательно и то, что в «Ночи всех усопших» он обходит молчанием художественные и поэтические амбиции своего друга, сосредоточиваясь лишь на обстоятельствах его личной и духовной жизни.
Другой важнейшей причиной для разногласий между Йейтсом и Хортоном была позиция последнего по отношению к оккультному учению, преподававшемуся в ордене Золотой Зари. Вступив в этот орден 21 марта 1896 года и приняв латинский девиз «Spes mea Christus» («Христос — моя надежда»), Хортон покинул Золотую Зарю всего через месяц с небольшим, пояснив в письме к Йейтсу от 29 апреля, что орден «предельно враждебен» ему «лично» как христианину и художнику (YH 7). Впрочем, известны созданные Хортоном эскизы Старших арканов для колоды Таро, более половины из которых первоначально служили иллюстрациями к его книге «Странствия души», опубликованной в 1910 году лондонским издательством «Райдер» (которое в том же году выпустило знаменитую колоду Таро Райдера-Уэйта-Смит).
Однако по основному направлению философско-религиозных поисков Хортон разошелся с Йейтсом радикально. Покинув ряды Золотой Зари, он вступил в прохристианское «Братство Новой Жизни», созданное американским мистиком Томасом Лейком Харрисом (1823—1906), и некоторое время пытался обратить Йейтса в свою веру, но безуспешно. Среди прочего, Харрис и его последователи проповедовали воздержание от половой близости в браке, и Хортон принял этот совет близко к сердцу. Описанное в посвящении к «Видению А» «странное приключение» связало его с Эми Одри Локк (1881—1916) — журналисткой, изучавшей историю и, подобно Хортону, интересовавшейся мистической стороной христианства. Хортон и Локк прожили в платоническом союзе с 1913 г. до смерти Эми, скончавшейся от тяжелой ушной болезни. Обстоятельства их союза и религиозно-мистическое значение, которое тот имел для Хортона, легли в основу строф 3—4 «Ночи всех усопших» и стали первым из трех примеров той «героической неудачи», о которой пишет исследователь творчества Йейтса Гарольд Блум:
«[Трое, которых призывает Йейтс в “Ночи всех усопших”] — героические неудачники того особого типа, который воплощен в образе браунинговского Чайльд-Роланда — архетипе художника, потерпевшего крах. <…> Хортон, Флоренс Эмери и Мазерс овеяны славой благородного поражения и отмечены печатью почетной смерти оккультиста; задача Йейтса состояла в том, чтобы сберечь и сконцентрировать в строках стихотворения образы их неистовства и безрассудства» (Y 370).
Сам Йейтс еще в 1896 году в эссе «Иллюстрации Уильяма Блейка к “Божественной комедии”» выразил суть глубинной трагедии этого типа личности: «…тот, кто живет наполовину в вечности, обречен на разрыв самих структур мышления, на распятие своего интеллектуального тела».
Второй пример «неистовства и безрассудства», о которых пишет Блум, и второй потенциально благосклонный слушатель, готовый принять йейтсовскую «правду мумий», — дух актрисы Флоренс Фарр, которую Йейтс вспоминает в строфах 5—6 под фамилией мужа (в 1884 г. Флоренс вышла замуж за актера Эдварда Эмери, но в 1888 г. они расстались, а в 1895-м официально развелись). Флоренс сотрудничала с Йейтсом, участвуя в театральных постановках его пьес и в экспериментах с декламацией стихов под псалтерион. В 1894 г. она руководила постановкой пьесы Йейтса «Страна сердечного желанья», а в 1899 г. исполнила роль поэта Алиля в другой его пьесе, «Графиня Кэтлин», одновременно выступив в качестве режиссера. Ее любовная связь с Йейтсом продлилась недолго, но друзьями они оставались до самой смерти Флоренс. О последних годах ее жизни Йейтс упоминает в посвящении к «Видению А»:
Флоренс Фарр, на рубеже своего пятидесятилетия устрашившись подступающей старости и увядания красоты, приняла решение, о котором в то или иное время мечтали мы все, — отправилась на Цейлон, преподавать в школе для местных и изучать восточную философию; там она и умерла.
Скончалась она от рака груди в 1917 г., но, как утверждается в строфе 6 «Ночи всех усопших», прежде успела постичь мистическое учение о странствиях и освобождении души. В самом стихотворении эта теория приписывается некоему «ученому индусу» — предположительно, Поннамбаламу Раманатхану (1851—1930), основавшему школу для девочек на Цейлоне, в которой Флоренс Фарр работала с 1912 г. и до самой смерти — сначала директором, а позже казначеем. С другой стороны, кратко изложенное в строфе 6 учение явственно перекликается с «системой» самого Йейтса, которой посвящены многие его поздние стихотворения и трактат «Видение». Джозефина Джонсон, биограф Флоренс Фарр, отмечает: «Есть мнение, что Йейтс добавил к образу Флоренс собственные черты и что “индус ученый” объединяет в себе личности Мохини Чаттерджи1Мохини Мохун Чаттерджи (1868—1936) — индийский брамин, теософ, друг и помощник Е.П. Блаватской, в 1885 г. посетивший Дублин, где помог основать ирландское отделение Теософского общества. Под впечатлением от личности и учения Чаттерджи Йейтс написал стихотворения «Анашуя и Виджая», «Индиец — о Боге» и «Индиец — своей любимой», опубликованные в сборнике «Перекрестки» (1889), а позднее описал визит Чаттерджи в статье «Путь мудрости» (1900). В 1929 г. в сборнике «Посылка для Эзры Паунда» было опубликовано еще одно стихотворение Йейтса, посвященное этому индийскому философу, — «Мохини Чаттерджи». и Рабиндраната Тагора2Рабиндранат Тагор (1861—1941) — индийский писатель, поэт, композитор и художник, лауреат Нобелевской премии по литературе (1913). Познакомившись с ним в 1912 году, во время визита Тагора в Британию, Йейтс написал предисловие к его поэтическому сборнику «Гитанджали» («Жертвенные песнопения», 1912) и к пьесе «Почта» (1913), которая затем была поставлена в дублинском Театре Аббатства. Тагор, со своей стороны, посвятил Йейтсу сборник стихотворений «Садовник» (1913).. Для воображения поэта нет ничего невозможного, но [строфа 6] написана под впечатлением от тамильского стихотворения, которое Флоренс прислала Йейтсу в годы своей жизни на острове, и даже, возможно, под влиянием Йорка Пауэлла3Фредерик Йорк Пауэлл (1850—1904) — английский ученый, юрист, историк и литературовед, специалист по французской поэзии и знаток японского искусства., который заметил в 1902 году, что Флоренс играла со своей жизнью, словно с игрушкой» (FF 189).
Темe «Выбора и Случая» посвящена часть комментария Йейтса к пьесе «Голгофа», написанной в том же 1920 году, что и «Ночь всех усопших». От имени безымянного арабского поэта, приверженца учения Кусты бен Луки (альтер-эго Йейтса, одного из персонажей сложной мистификации, стоявшей за «Видением А»), здесь утверждается:
…Куста бен Луки [sic!] учил нас разделять все сущее на следствия Случая и Выбора: можно размышлять о мире, о человеке или о чем угодно еще, пока не исчезнет все, кроме этих двух вещей, ибо они воистину суть первопричина мира, как одушевленного, так и неодушевленного. В одном лишь Боге они могут объединиться, оставшись при этом совершенными и не ведающими границ и препятствий. Если я выброшу кости из стаканчика, то на каждой сможет выпасть лишь одна из шести граней; но когда кости мечет Бог, в его распоряжении — все числа, какие только есть. Некоторые поклоняются Его Выбору, и это легко: приятно знать, что Он предрешил все происходящее ради какой-то неведомой цели; но я всю свою жизнь поклонялся Его Случаю, и ближе всего к Нему я становлюсь в тот миг, когда постигаю необъятность Его Случая (CWY II, 697).
В стихотворении 1921 года «Соломон и ведьма» (в котором, как и в легенде о Кусте бен Луке, Йейтс метафорически излагает историю работы над системой «Видения»), слияние этих двух противоположностей предстает как высочайшая форма любви, подразумевающая уничтожение всех антиномий и завершение мирового цикла (CPW №190), а в тексте «Видения» это же слияние описано как характеристика 15-й фазы — фазы совершенной красоты и совершенной самодостаточности: «Случай и Выбор стали взаимозаменяемы, оставшись самими собой».
Третий дух, к которому Йейтс обращается в «Ночи всех усопших» (строфы 7—8), — Сэмюел Лиддел Макгрегор Мазерс (1854—1918), главный создатель и, на протяжении нескольких лет, фактический глава Герметического ордена Золотой Зари. Мазерс был другом и наставником Йейтса, состоявшего в ордене с марта 1890 года, но в апреле 1900-го, в связи с расколом Золотой Зари и исключением Мазерса из ордена, дружба их сменилась взаимной неприязнью и отчуждением. Историю знакомства и последующих отношений с Мазерсом Йейтс описал в автобиографической книге «Трепет завесы» (1926):
В читальном зале Британского музея я часто замечал человека лет тридцати шести — тридцати семи в коричневом вельветовом пальто, атлетического сложения, с суровым и решительным лицом; он казался мне каким-то романтическим героем, хотя я еще не слышал его имени и ничего не знал о характере его изысканий. В конце концов меня представили ему — не помню, где, и забыл даже, кто это сделал, мужчина или женщина. Он носил имя Лиддел Мазерс, однако вскоре, под влиянием «кельтского движения», стал зваться Макгрегором Мазерсом, а затем и просто Макгрегором4Фамилию «Макгрегор» С.Л. Мазерс принял в честь одного из своих предков, сражавшегося за короля Якова IV Шотландского.. Он оказался автором «Разоблаченной каббалы»5Английский перевод книги Кнорра фон Розенрота «Kabbala Denudata» (1677), опубликованный Мазерсом в 1887 году в Лондоне. Рус. пер. см.: Разоблаченная каббала Макгрегора Мазерса. М.: Энигма, 2009., а интересов у него было всего два — магия и теория военного дела, ибо он считал себя прирожденным военачальником и полагал, что едва ли уступает могуществом и мудростью тому древнему еврею6Вероятно, Йейтс имеет в виду Шимона бар Йохаи — древнееврейского мудреца II века н.э., которому легенды приписывают авторство каббалистической книги «Зогар» (легшей в основу «Разоблаченной каббалы»).. Он переписал в Британском музее множество манускриптов по церемониальной магии и [магическому] учению, а впоследствии скопировал еще немало рукописей в континентальных библиотеках; и именно благодаря ему я приступил к занятиям и экспериментам, которым предстояло убедить меня, что образы, проступающие перед нашим мысленным взором, исходят из источника, лежащего глубже и сознательной, и подсознательной памяти.
Я думаю, что в те времена, когда все еще только начиналось, его лицо и осанка правдиво свидетельствовали о складе его ума (хотя впоследствии рассудок его пошатнулся в том же смысле, в каком было неладно с головой у Дон Кихота), ибо жил он в крайней бедности, но с гордо поднятой головой. Человек, с которым он по вечерам боксировал, рассказал мне однажды, что на протяжении нескольких недель отправлял его в нокаут, хотя Мазерс был сильнее его физически, — и только гораздо позже ему стало известно, что в те дни Мазерс жил впроголодь.
Он заговорил со мной — по-моему, при первом же знакомстве, — о некоем обществе, члены которого иногда называли себя Герметическими исследователями (но между собой использовали другое название); в мае или июне 1887 года меня посвятили в это общество в студии на Шарлотт-стрит, и оно сформировало и определило меня, поскольку я тогда находился в самом восприимчивом возрасте7Подразумевается Герметический орден Золотой Зари; в действительности Йейтс был посвящен в него не в 1887-м (когда ордена еще не существовало), а 7 марта 1890 года.. Мазерс был его руководителем и главным мыслителем — одновременно и наставником, и организатором. <…>
…Мазерс обладал обширными познаниями — но отнюдь не выдающейся ученостью; богатым воображением — но не безупречным вкусом; однако если из его уст раздавалось какое-нибудь нелепое заявление, неправдоподобная претензия или избитая шутка, то мы почти бессознательно подправляли в мыслях это заявление, претензию или шутку, как будто бы он был персонажем в пьесе нашего сочинения. Он олицетворял собой необходимую нам толику сумасбродства; он зашел дальше, чем кто бы то ни было, в практическом воплощении той предпосылки, что заложена в романтическом течении со времен Шелли и Гёте; и облик и голос его, по крайней мере, были совершенны — так мог бы выглядеть Фауст в своей неподвластной переменам древней юности. По легковерию нашей собственной юности мы втайне гадали, не довелось ли ему когда-то повстречать некого старца, постигшего тайну эликсира, или даже, быть может, перенять у него это знание. А он не мешал нам обманываться. «Если вы когда-нибудь откроете эликсир, — говаривал он, — то всегда будете выглядеть на несколько лет моложе того возраста, в котором его обрели. Найдете его в шестьдесят — будете еще лет сто выглядеть на пятьдесят» (CWY III).
Разнообразные чудачества Мазерса, которые Йейтс перечисляет далее в этой книге и в другой автобиографической работе «Hodos Chameliontos», усугублялись со временем и, конце концов, Йейтс разочаровался в нем как наставнике. В более раннем варианте автобиографии (1921 года) он упоминает о «распаде личности» Мазерса (M 73), а в строфе 8 «Ночи всех усопших» не без сочувствия описывает его как оригинального и сильного мыслителя, под конец жизни поддавшегося иллюзиям, оторвавшегося от реальности и обрекшего себя на одиночество и забвение. Тем не менее, Йейтс не отверг учения Мазерса и на всю жизнь сохранил яркие воспоминания о его личности. Мазерс стал прототипом Маклагена, героя неоконченного автобиографического романа Йейтса «Пестрая птица» (1896—1902), и основным прообразом Майкла Робартса — сквозного персонажа в творчестве Йейтса и одного из толкователей системы «Видения» (в мистификации, которая была использована при первом издании этого трактата).
В заключительных строфах «Ночи всех усопших» звучит признание: «…сгодится мне гость любой», но такой, чтобы он был способен воспринять «правду мумий» — мистическую истину «антитетиков» (людей, погруженных в субъективность, к числу которых принадлежат и Хортон, и Флоренс Фарр, и Мазерс), предвосхищающую те истины, которые, по убеждению Йейтса, открываются умершим. Так, в комментарии к стихотворению «Второе пришествие» (1919) Йейтс утверждает, ссылаясь на тайное учение вымышленного племени юдвали, что «субъективный человек» «сразу же после смерти переживает миг откровения <…>, миг, объективность которого в точности равняется субъективности смерти». Стихотворение завершается образом самого поэта, обвитого и отделенного от объективного мира живых собственной мыслью, стремящейся к предельной субъективности, которая обещает подобное откровение, — и это одна из множества вариаций на тему спирального или вихреобразного движения, занимающего центральную роль в позднем творчестве и философии Йейтса.
Гарольд Блум полагает, что между строк стихотворения читаются попытки Йейтса оправдаться за собственный «недостаток спреццатуры, той великолепной духовной бесшабашности, которая была присуща его единомышленникам-оккультистам. В отличие от тех, кто очертя голову устремился в гибельный поход, на поиски тайн, Йейтс ни на миг не забывал о своем предназначении поэта. Саморазрушительным поискам он предпочел обустроенный домашний быт, обеспечивающий плодотворную работу, а его “Видение” стало, по существу, прагматической заменой этого рыцарского похода» (Y 370). «Ночь всех усопших» Блум называет «апологией неоднозначной роли поэта среди антитетических духовных рыцарей. Своим достижением Йейтс считает не столько саму систему [“Видения”], сколько личную удачу, которая позволила ему создать хоть какую-то систему (каковы бы ни были ее достоинства), — и в контексте этого воспевает тех умерших, которые пришли к собственным “темным башням”, следуя своим, параллельным системам, и торжество их отваги перед лицом “правды мумий”» (Y 370).
Литература:
CC — Ross, David A. Critical Companion to William Butler Yeats: A Literary Reference to His Life and Work. New York: Facts On File, Inc., 2009.
CPY — The Collected Poems of W.B. Yeats. Rev. 2nd ed. Ed. by J. Finneran. New York: Scribner, Simon & Schuster Inc., 1989.
CWY II — The Collected Works of W.B. Yeats. Volume II: The Plays. Ed. by David A. Clark & Rosalind E. Clark. New York: Scribner, Simon & Schuster Inc., 2001.
CWY III — The Collected Works of W.B. Yeats. Volume II: Autobiographies. Ed. by William H. O’Donnell & Douglas N. Archibald. New York: Scribner, Simon & Schuster Inc., 1999.
FF — Johnson, Josephine. Florence Farr: Bernard Shaw’s ‘New Woman’. Totowa, N.J.: Rowman and Littlefield, 1975.
IR — W.B. Yeats: Interviews and Recollections. Ed. by E.H. Mikhail. London & Basingstoke: The Macmillan Press LTD, 1977.
M — Yeats, W.B. Memoirs. Autobiography — First Draft. Journal. Transcribed and edited by Denis Donoghue. London: Macmillan Ltd., 1972.
Y — Bloom, Harold. Yeats. London — Oxford — New York: Oxford University Press, 1970.
YE — McCready, Sam. A William Butler Yeats Encyclopedia. Westport, Connecticut: Greenwood Press, 1997. YH — Harpers, George Mills. W. B. Yeats and W. T. Horton: The Record of an Occult Friendship. London & Basingstoke: The Macmillan Press LTD, 1980.
All Souls’ Night
Автор: William Butler Yeats
Перевод и комментарии: Анна Блейз (с)
К оглавлению
Настоящий перевод доступен по лицензии Creative Commons «Attribution-NonCommercial-NoDerivs» («Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений») 3.0 Непортированная.
