География Аида

Jake Stratton-Kent (c)
Перевод: Анна Блейз (с)

Настоящий перевод доступен по лицензии Creative Commons «Attribution-NonCommercial-NoDerivs» («Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений») 3.0 Непортированная.

Далее нам необходимо (да и небезынтересно) привести описание подземного мира и, до некоторой степени, загробной жизни как их понимали греки. Необходимо это постольку, поскольку во многих ритуальных действиях и другие элементах магической теории и практики используется география Аида. Кроме того, в книге третьей пойдет речь о тех радикальных изменениях, которые претерпела древняя эсхатология, и разобраться в них будет легче, если мы предварим эту тему очерком подземной географии. Следует отметить, что здесь я свожу воедино различные версии, подчас даже относящиеся к различным периодам. В этом отношении я всего лишь следую античным авторам, которые зачастую стремились примирить между собой разноречивые мифологические традиции. В целях магической практики это полезнее, чем рассматривать историю вопроса в хронологическом порядке.

Начнем наш обзор с момента смерти человека и последуем за душой умершего в ее загробном путешествии. Когда человек умирал, бог Танатос срезал у него прядь волос, после чего Гермес приходил проводить душу в подземный мир. Главный маршрут (тот же, которым прошел Одиссей) начинался на берегу Океана, а сам по себе мировой Океан принадлежал не только земной географии, но и подземной. Авторы, жившие после Гомера, упоминают и о других входах в Аид: в Колоне, где находилась роща, посвященная Эриниям и Прометею; в италийских Кумах, откуда сивилла провожала Энея в загробный мир; у Алкионского озера в Лерне, близ Аргоса, где отправлялись таинства Деметры и где Дионис сошел в Аид, чтобы вывести оттуда свою мать; на мысе Тенар близ Спарты, в пещере, через которую Геракл спускался в подземное царство дважды — чтобы спасти Алкесту и чтобы привести Кербера царю Эврисфею.

Известны и другие пещеры и озера, ассоциировавшиеся со входом в преисподнюю. В этом отношении более разумно следовать принципу гибкой мифологической географии, нежели мнению какого-либо одного, пусть даже самого уважаемого, автора. Каждая из этих местных традиций, подчас не уступающих древностью Гомеру, по-своему аутентична.

Переправа через реку

Гермес приводил душу на берег реки Стикс, через которую умершему предстояло переправиться, чтобы попасть в Аид. Стикс отмечает западную границу загробного мира. Это главная река Аида, и из всех подземных рек только она одна упоминается в «Илиаде»; считалось, что она обвивает Аид семью кольцами. Самая торжественная и серьезная клятва, которую приносят боги, — клятвами стигийскими водами: Ирида, вестница богов, приносит из преисподней сосуд, наполненный водой из Стикса, и бог, приносящий клятву, выливает эту воду на землю. Одноименная река в Северной Аркадии, подобно мифическому Стиксу, низвергалась водопадом с высокой скалы. Местность, по которой она протекала, была угрюмой и дикой, что естественным образом способствовало развитию преданий, связанных с загробным миром.

Душа человека, оставшегося без погребения, не могла переправиться через реку. Кроме того, для переправы следовало заплатить перевозчику Харону обол (мелкую монету); душа, которой нечем было платить, оставалась на западном берегу Стикса. Во времена Гомера таких монет еще не было, и о Хароне он не упоминает. Однако в греческом фольклоре этот подземный лодочник фигурирует до сих пор — в качестве ангела смерти; и не исключено, что предания о нем возникли не позднее Гомера, а попросту независимо от него. О тех, кто остался без погребения (и, соответственно, без обола), Вергилий пишет:

Эти, что жалкой толпой здесь стоят, — землей не покрыты.
Лодочник этот — Харон; перевозит он лишь погребенных.
На берег мрачный нельзя переплыть через шумные волны
Прежде теням, чем покой обретут в могиле останки.
Здесь блуждают они и сто лет над берегом реют, —
Только потом к желанной реке их вновь допускают^[1].

Кербер и поля асфоделей

Переправившись через реку, умерший сталкивался со Кербером (как это предстоит и нам в книге шестой настоящего исследования). История этого персонажа уходит в глубь веков; его прообраз обнаруживается еще в ведической мифологии, где он ассоциировался еще не с подземным миром, а с небесным. Подобные взлеты и падения встречаются в биографиях многих божеств, а в классическую эпоху и позднее этот процесс нередко приобретал масштабы настоящей эпидемии. В некромантических обрядах Керберу нередко приносили в жертву лепешки. Они служили одновременно и подношением, и средством для отвлечения внимания, о чем, опять-таки, превосходно сказал Вергилий. Переправившись через Стикс в сопровождении сивиллы, его герой созерцает следующую картину:

Лежа в пещере своей, в три глотки лаял огромный
Цербер, и лай громовой оглашал молчаливое царство.
Видя, как шеи у пса ощетинились змеями грозно,
Сладкую тотчас ему лепешку с травою снотворной
Бросила жрица, и он, разинув голодные пасти,
Дар поймал на лету. На загривках змеи поникли,
Всю пещеру заняв, разлегся Цербер огромный.
Сторож уснул, и Эней поспешил по дороге свободной
Прочь от реки, по которой никто назад не вернулся^[2].

За Стиксом и логовом Кербера простирались поля асфоделей, или Асфодилонские луга. Здесь души умерших скитались без цели и смысла, нечленораздельно щебеча, как летучие мыши. Из этой общей среды бесплотных и беспамятных теней более или менее выделяются только герои мифов. Такова, по общему мнению исследователей, древнейшая концепция загробной жизни у греков. Правда, уже Гомер, разделяя эту концепцию, ею не ограничивался: так, в Менелаю «Одиссее» уготовано почетное место на Елисейских полях. Но в той же «Одиссее» фигурируют и Асфодилонские луга, причем не вызывает сомнений, что такая участь ожидает большинство смертных:

…Так, завизжав, полетели за Эрмием тени; и вел их
Эрмий, в бедах покровитель, к пределам тумана и тленья;
Мимо Левкада скалы и стремительных вод Океана,
Мимо ворот Гелиосовых, мимо пределов, где боги
Сна обитают, провеяли тени на асфодилонский
Луг, где воздушными стаями души усопших летают^[3].

Эреб

Согласно более поздним представлениям, на полях асфоделей обитают и недавно прибывшие души, и те, кто уже давно ожидает суда, и, наконец, те, кто приговорен там и оставаться. Дальше к востоку располагается область Эреба и чертоги Аида и Персефоны. По левую руку от них протекает Лета — река забвения. Души, испившие из нее, навсегда забывают свою прежнюю жизнь; посвященным в орфические таинства наказывали не пить из Леты.

В Эребе дорога расходится надвое, а на перекрестке вершится загробный суд. В Аиде трое судей: Радамант судит тех, кто обитал в Азии, Эак — европейцев, а сложные случаи передают на рассмотрение Миносу, верховному судье. Эта Y-образная развилка напоминает архетипический перекресток Гекаты — перепутье трех дорог; и действительно, в ритуальном контексте место загробного суда подчас отождествляется со священным местом явления Гекаты. Обратный путь от этой развилки ведет на поля асфоделей, левая тропа — в темницу Тартара, а правая — на Елисейские поля. Эти три направления соответствуют трем вердиктам, которые могут вынести судьи: на поля асфоделей возвращаются те, кто не творил зла, ни добра; в Тартар отправляются злодеи, навлекшие на себя загробную кару, а правой тропой, ведущей мимо чертогов Аида на Елисейские поля, следуют те, кто заслужил награду.

Итак, Эреб — это огромная мрачная область, кишащая тенями. В этой вечной тьме или сумерках скрываются главные вехи подземной географии. Одиссей так и не рискнул войти в Эреб, но именно здесь располагаются источники Леты и Мнемозины и перекресток загробного суда. Здесь же стоит дворец Аида и Персефоны, и здесь обитает вся их свита. И чтобы попасть на Елисейские поля (или, если уж на то пошло, в Тартар), нужно пройти через Эреб.

Тартар

Две дороги, Эней, расходятся с этого места:
Путь направо ведет к стенам великого Дита, —
Этим путем мы в Элизий пойдем; а левой дорогой
Злые идут на казнь, в нечестивый спускаются Тартар^[4].

Тартар, область загробного мира, окутанная тройным покровом непроглядной тьмы, — место заточения самых злостных преступников и нечестивцев. Его ворота увенчаны исполинской башней и покоятся на адамантовых столпах; сокрушить эти врата не под силу ни смертному, ни богу. По версии Вергилия, Тартар окружен тремя медными стенами и опоясан огненной рекой Флегетон. У Гесиода речь идет об одной медной ограде. Согласно Гомеру, ворота Тартара — железные с медным порогом. Мир смертных находится на равном расстоянии от Тартара и от небес. Гесиод уточняет это расстояние: медная наковальня, сброшенная с небес на землю, равно как и с земли — в Тартар, будет лететь девять дней и упадет лишь на десятый.

Несмотря на то, что Тартар — это особая темница, его местоположение прекрасно вписывается в подземную географию Аида. Следует иметь в виду, что это не ад в обычном понимании: туда попадают не все грешники без разбору, а лишь немногие избранные. У Гомера в Тартаре заточены только титаны — так называемые старшие боги, слишком неопределенные и чудовищные, чтобы уделять здесь им отдельное внимание. (Впрочем, один из временных обитателей Тартара все-таки заслуживает внимания. Это Кронос, персонаж чрезвычайно любопытный; но к нему мы вернемся позже.) Позднее к ним добавились всего лишь четверо нечестивцев: Тантал, Иксион, Титий и Сизиф. Таким образом, Тартар — по крайней мере, изначально, — не входил в число областей, в которые мог попасть после смерти обычный человек. Однако со временем представления о нем изменились. Так, в «Горгии» Платона мы читаем:

…при Кроне был закон, — он сохраняется у богов и до сего дня, — чтобы тот из людей, кто проживет жизнь в справедливости и благочестии, удалялся после смерти на Острова блаженных и там обитал, неизменно счастливый, вдали от всех зол, а кто жил несправедливо и безбожно, чтобы уходил в место кары и возмездия, в темницу, которую называют Тартаром^[5].

Согласно этой версии, все нечестивцы отправлялись в Тартар, а все праведники — на Острова блаженных. В своей окончательной форме эта теория загробной жизни включила в себя некий испытательный срок, который душа должна была пройти, прежде чем попасть на упомянутые Острова. До истечения этого срока душа обитала на Елисейских полях.

Елисейские поля (Элизий)

На правой из двух дорог, ведущих от места загробного суда, находится источник Мнемозины (Памяти). Посвященный в орфические мистерии пьет из этого источника, прежде чем вступить на Елисейские поля. Такова награда праведным; ради нее орфики проходили свои посвящения, а пифагорейцы вели высоконравственную жизнь. Вот как описывается Элизий в «Энеиде»:

В радостный край вступили они, где взору отрадна
Зелень счастливых дубрав, где приют блаженный таится.
Здесь над полями высок эфир, и светом багряным
Солнце сияет свое, и свои загораются звезды^[6].

Гомер располагает Елисейские поля не в Аиде, а на крайнем Западе. Но эти два варианта местоположения не исключают друг друга, поскольку там же, на крайнем Западе, размещается и вход в Аид. Блаженная жизнь в Элизии — полная противоположность тому унылому существованию, которое влачат тени в загробном мире, представшем взору Одиссея. Это отрадная страна,

…Где пробегают светло беспечальные дни человека,
Где ни метелей, ни ливней, ни хладов зимы не бывает;
Где сладкошумно летающий веет Зефир, Океаном
С легкой прохладой туда посылаемый людям блаженным^[7].

Гесиод в «Трудах и днях» рассказывает о пяти поколениях смертных, каждое из которых ожидала за гробом своя особая участь. Этот миф чрезвычайно поучителен — среди прочего, в том, что касается хтонических духов. Первое поколение, золотое, наслаждалось беззаботной жизнью; люди не знали ни тяжелых трудов, ни старости. Когда их век завершился, они скрылись под землей и превратились в блаженных духов — подателей богатства и защитников от всевозможных опасностей. Люди второго поколения, серебряного, также стали блаженными подземными духами, хотя уступали в мудрости золотому поколению. Такая посмертная судьба не имеет ничего общего со скитаниями в холодном и бессолнечном подземном царстве; и не исключено, что Гесиод здесь подразумевает именно Элизий, хотя и не употребляет самого этого слова. Но уже третье поколение, медное, после смерти сошло в сумрачный Аид.

Поэт Пидар родился в 518 году до н.э. в Беотии и получил образование в Афинах. Он придерживался сложной системы религиозных убеждений, включавшей в себя, с одной стороны, культ олимпийцев, а с другой — элементы пифагорейской и орфической эсхатологии, важное место в которой отводилось учению о реинкарнации. В своих сочинениях он отличает Елисейские поля — место отдохновения, предназначенное для добродетельных людей, — от Островов блаженных. По свидетельству Платона, некоторые жрецы и жрицы, а также «и Пиндар, и многие другие божественные поэты» утверждали, что

… душа человека бессмертна, и, хотя она то перестает жить [на земле] — это и называют смертью, — то возрождается, но никогда не гибнет. Поэтому и следует прожить жизнь как можно более благочестиво.

Кто Персефоне пеню воздаст
За все, чем встарь он был отягчен,
Души тех на девятый год
К солнцу, горящему в вышине,
Вновь она возвратит.
Из них возрастут великие славой цари
И полные силы кипучей и мудрости вящей мужи, —
Имя чистых героев им люди навек нарекут^[8].

Острова блаженных

Острова блаженных, судя по всем указаниям, располагаются по ту сторону Элизия. Гесиод описывает их как пристанище героев — людей четвертого поколения, предшествующего нашему. Стоит отметить, что этих героев он называет полубогами, а их царем — Крона^[9]. Пиндар также говорит о Кроне как о правителе Островов блаженных и добавляет, что их обитатели живут по справедливым законам Радаманта^[10]. Согласно орфической эсхатологии и связанному с ней философско-магическому учению, здесь обретали награду те, кто прожил три добродетельные жизни и трижды побывал в Элизии.

Бог Аид

Основные языческие элементы, входящие в традиционный образ сатаны, были в свое время заимствованы не только у богов плодородия, таких как Пан и Приап, но и у владыки загробного мира. Этот бог, которого греки называли Аидом и Плутоном, обычно изображается с двузубым посохом или скипетром, которым он — подобно Гермесу — направляет тени в подземное царство. Этот посох похож на вилы, которыми вооружены христианские бесы, но важно то, что у него не три, а именно два острия. Во-первых, у греков число 2 считалось несчастливым и было особо посвящено Аиду. Во-вторых, в этом атрибуте отражен миф о той доле, которую Аид получил при разделе мира со своими братьями, Зевса и Посейдоном. Первая доля досталась Зевсу, небесному богу, и на это указывает его орудие — простой скипетр (или небесное копье в форме перуна). Аид, владыка подземного мира, получил вторую долю, символически представленную двузубым скипетром, а Посейдон, владыка моря, — третью, представленную трезубцем. Еще один атрибут Аида — ключи, символически означающие, что никто и никогда не возвращается из его царства.

В олимпийской религии Аид изображается как мрачный, угрюмый, свирепый и неумолимый бог: «…из богов ненавистнее всех он и людям»^[11]. Иногда утверждают, что второе его имя, «Плутон», означающее «податель богатства», — это эвфемизм, который употребляли исключительно из страха перед владыкой смерти. Возможно, в этом есть небольшая доля правды, но не будем забывать: получив в удел подземное царство, Аид обрел власть не только над миром мертвых, но и надо всеми сокровищами, укрытыми в недрах земли.

Имя «Плутон» или «Плутос» носит милостивая ипостась Аида, которая фигурирует в Элевсинских и других мистериях — чем и объясняется скудость информации об этом лике подземного божества. Ассоциации с богатством связывают Плутона с древнейшими представлениями о таинствах смерти как об одной из составляющих обрядов плодородия. (Государственная олимпийская религия, в которой Аид мыслился братом Зевсом и Посейдона, отчасти вытеснила более древние культы, но так и не искоренила их окончательно.) В Элевсинских мистериях эту связь более ярко олицетворяет его супруга Персефона (наряду со своей матерью Деметрой и подругой Гекатой), и все же следует иметь в виду, что имя «Плутон» восходит к более глубоким и древним пластам мифологии.

Кроме двузубца и ключей, владыке загробного мира принадлежал знаменитый шлем-невидимка. Иногда Аид одалживал этот шлем другим богам, а также некоторым героям. В изобразительном искусстве бог смерти предстает очень похожим на обоих своих братьев, за тем лишь исключением, что волосы у него падают на лоб, придавая лицу угрюмую мрачность. По некоторым версиям, Плутон восседает на троне из серы, из-под которого вытекают четыре реки преисподней — Лета, Коцит, Флегетон и Ахерон. Не вызывает сомнений, что ассоциации христианского дьявола с серой берут начало в этом образе.

Орфический гимн «К Плутону»

Духом великий, о ты, обитатель подземного дома
В Тартара мрачных лугах, лишенных сияния света,
Зевс Хтонийский, прими, скиптродержец, с охотою жертвы,
Ты, о Плутон! От всей земли ты ключами владеешь,
Смертному роду даришь урожаи в богатые годы.
Треть мирозданья удел твой — земля, вседарящая почва,
Недра бессмертных богов, подпора крепчайшая смертных.
Ты свой трон утвердил среди области вечного мрака,
Средь необъятных просторов лишенного воздуха ада,
Черного близ Ахеронта, держащего корни земные.
Многоприимный, ты смертью над смертными властвуешь мощно,
О Евбулей^[12]! Ты прекрасное чадо священной Деметры
В жены похитил, схватив на лугу, и понес через море
Вдаль на четверке коней прямо в Аттику, в край Элевсинский:
Есть там пещера — врата ее путь открывают к Аиду.
Ты, о единый судья деяний и явных, и тайных!
О вседержитель, о самый священный, о блещущий славой,
В радость тебе — благочестное дело вершения таинств!
О, призываю, гряди с благосклонным веселием к мистам!^[13]

Перевод с англ. Анны Блейз