«Мельница Гамлета» Джорджо де Сантильяны и Герты фон Дехенд (отрывок об этимологии имени 'Аурвандиль')

Giorgio de Santillana & Hertha von Dechend (c)
Перевод: Анна Блейз (с)

Настоящий перевод доступен по лицензии Creative Commons «Attribution-NonCommercial-NoDerivs» («Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений») 3.0 Непортированная.

Отец Амлета у Саксона Грамматика носит имя «Хорвендил» (Horvandillus), известное также в вариантах «Орендель» (Orendel), «Эрентель» (Erentel), «Эарендель» (Earendel), Эрвандил (Oervandill) и Аурвандиль (Aurvandil), которого в приложении к «Книге героев» («Heldenbuch») провозглашают первым из всех героев, когда-либо рождавшихся на свет.

Те немногие сведения о нем, которые нам известны, приводятся у Якоба Гримма^[1]: герой отправляется в плавание, терпит кораблекрушение и находит приют у рыбака по имени Айзен (Eisen)^[2], получает от него в награду плащ без единого шва, а затем завоевывает руку фрау Брайде (Breide), прекраснейшей из женщин. Сообщается также имя его отца — Айгель (Eigel), король Трира. Подробности и сам сюжет этого повествования вызывают ассоциации с «Одиссеей»: моряк, потерпевший кораблекрушение, выплывает на берег, цепляясь за доску, затем копает яму, несет перед собой ветвь и т.д.; даже бесшовный плащ можно сопоставить с покрывалом Ино, рыбака — со свинопасом, а рыцарей дамы Брайде — с женихами Пенелопы; кроме того, к герою часто слетают ангелы, подобные посланникам Зевса. Однако многие события принимают новый оборот, развиваясь в специфически немецком духе, а некоторые мотивы — такие, например, как обнаженный меч на ложе, разделяющий новобрачных, — вообще неизвестны греческому эпосу. Имя героя этого сюжета встречается даже в древневерхненемецких источниках: Орендил, Орентил… деревня Орендельзаль (ныне Орендензаль в Гогенлоэ). Однако в «Младшей Эдде» приводится совершенно иной миф, включенный в повествование о камня, застрявшем в голове Тора.  Волшебница Гроа поет над Тором заклинания, а Тор, желая отблагодарить ее и надеясь на скорое исцеление, сообщает долгожданные вести о ее супруге, храбром Орвандиле: возвращаясь с севера, из Йотунхейма, Тор перенес Орвандиля на спине в корзине через ледяной поток, и вскоре тот вернется домой. В подтверждение Тор добавляет, что Орвандиль нечаянно высунул из корзины и отморозил палец ноги; Тор отломал его и забросил на небо, превратив в звезду под названием «Палец Орвандиля». Гроа на радостях забывает свои заклинания, и извлечь камень из головы Тора так и не удается («Язык поэзии», 17).

Пауэлл^[3], со своей стороны, сопоставляет этого героя с Орионом:

История Орванделя (эквивалента Ориона-Охотника) восстанавливается, главным образом, по «Младшей Эдде». Он был охотником (достаточно рослым и отважным, чтобы сражаться с великанами), другом Тора, мужем Грои, отцом Свипдага, врагом великана Колера и чудовища Селы. Эпизоды его рождения и ослепления в тевтонских источниках, очевидно, утрачены, хотя дальний отзвук легенды о смерти этого великого лучника можно различить в сюжете о том, как Робин Гуд истекает кровью и слепнет по вине предавшей его настоятельницы монастыря.

Доктор Рюдберг рассматривает Орвандиля и его тезок как своего рода двойников трех знаменитых героев: лучника Эгиля, кузнеца Виланда и арфиста Финна, а тех, в свою очередь, — как двойников трех древних мастеров, сыновей Ивальди, о которых повествует «Младшая Эдда».

В какую именно звезду или созвездие превратился палец Орвандиля, нам неизвестно. На сей счет встречаются самые дикие предположения — например, что в виде этого пальца представлялось все созвездие Ориона целиком^[4] (хотя гипотеза о тождестве Пальца Орвандиля звезде Ригель, бете Ориона, по крайней мере, заслуживает обсуждения). Даже Ройтер пытается убедить сам себя, что Северная Корона «похожа на палец»^[5], поскольку не может вырваться из оков сезонной интерпретации мифа и не смеет подвергнуть сомнению авторитет Людвига Уланда, который постулировал, что Тор нес в своей корзине символ весны; соответственно, пришлось выбирать такое созвездие, которое возвещало бы о начале весенней поры, и, рассмотрев кандидатуры Арктура и Северной Короны, Ройтер отдал предпочтение последней.

Впрочем, не один только палец, преображенный в звезду, свидетельствует о космологической роли персонажа, послужившего прототипом отца Гамлета. В поэме Кюневульфа «Христос» этому герою посвящено несколько строк:

Славься, Эарендель, из ангелов самый светлый,
посланный к людям на эту Срединную землю!
Ты — солнца истинный блеск,
сияющий выше звезд и собственным светом
озаряющий все времена во веки веков^[6].

Исследователи так и не пришли к единому мнению по вопросу о том, кто обозначен здесь именем «Эарендель» — Христу или Мария, и действительно ли подразумевается его тождество с Венерой как утренней звездой. Последняя ассоциация напрашивается сама собой, поскольку в древних глоссах место имени «Эарендель» занимает слово jubar^[7], которое обычно трактуют как синоним Венеры, исходя из предположения, что «утренняя звезда» всегда тождественна Венере, а это, разумеется, формально неверно: в роли утренней звезды может выступать любая звезда, планета или группа звезд, восходящая непосредственно перед солнцем. Правда, в отношении слов juba (букв. «грива») и jubar («блеск, сияние»), мы располагаем четким указанием Варрона: «Juba dicitur stella Lucifer» («Звезда Люцифер зовется гривастой (или сияющей, “juba”)»)^[8]. И все же некоторые исследователи возражают против отождествления Оренделя/Эаренделя с Венерой^[9]. Голланц воздерживается от однозначных суждений на этот счет, но приводит еще одно ценное свидетельство об имени «Эарендель»:

В англосаксонских глоссах earendel <…> или oerednil интерпретируется как jubar, но, по-видимому, более точным толкованием было бы «рассвет» или «утренняя звезда», как в единственном во всей древнеанглийской литературе (не считая Кюневульфа) источнике, содержащем это слово, а именно, в «Бликлингских проповедях» (с. 163, I.3): «Nu seo Cristes gebyrd at his aeriste, se niwa eorendel Sanctus Johannes; and nu se leoma thaere sothan sunnan God selfa cuman wille», — т.е. «Итак, Рождество Христово (совершилось) при явлении его, а новым началом дня (или рассветом) был Иоанн Креститель. И ныне грядет блеск истинного Солнца, Господа самого»^[10].

Таким образом, Орендель/Эарендель оказывается первым из тех, кто возвещает некое «пришествие», —  как, например, возвращение Одиссея на Итаку («Одиссея», XIII.93 и далее):

Но поднялася звезда лучезарная^[11], вестница светлой,
В сумраке раннем родившейся Эос; и, путь свой окончив,
К брегу Итаки достигнул корабль, обегающий море^[12].

Здесь, опять-таки, может подразумеваться Венера, однако есть основания предполагать, что речь идет о Сириусе — самой яркой из всех неподвижных звезд.

Еще одним предметом дискуссий стала этимология имени «Орендель», и поскольку от этимологии может во многом зависеть характер самого персонажа, следует рассмотреть эту проблему хотя бы вкратце. Якоб Гримм прямо заявляет:

Сомнения у меня вызывают лишь правильное написание и истолкование этого слова: древневерхненемецкое ôrentil подразумевает древнеанглийское eárendel, а оба они, в свою очередь, требуют древнескандинавского aurvendill, eyrvendill; но если начать с древнескандинавского orvendill, то придется отдать предпочтение древнеанглийскому варианту earendel и древневерхненемецкому erentil. Во второй своей части это составное слово явно содержит entil = wentil^[13], а первую часть следует истолковать либо как ôra, eáre (auris [лат. «ухо»]), либо как древнескандинавское ör, в р.п. örvar (sagitta [лат. «стрела»]. Поскольку у Саксона Грамматика<…> встречается некий Хорвендил, сын Гервендила(Horvendilus filius Gervendili), а в древневерхненемецком— имена«Кервентил» (Kêrwentil) <…> и Герентил(Gêrentil) <…>, и поскольку geir (hasta [лат. «шест; копье, скипетр»]) лучше согласуется с ör, нежели с eyra (auris), то более пристального внимания заслуживает вторая из указанных интерпретаций. Смысл этого имени прояснится, если рассмотреть всю легенду целиком. Как мне представляется, отец Орентиля тоже заслуживает внимания: Эйгиль (Eygil) — это еще одно древнее и не вполне понятное имя <…> Возможно ли, что наша повесть о странствиях Орентиля уходит корнями в такую глубокую древность, что в Орентиле и Эйгиле Трирском надлежит усматривать Одиссея и Лаэрта, которых Тацит перенес на берега нашего Рейна^[14]? Но между именами ничего общего нет.

Шерер (Scherer, c. 179) ограничивается кратким замечанием: «Имя “Эарендель” связано не с ausos (“заря”) и не с др.-англ. éar (“ухо”), а с др.-англ. aurr (“влажность”)». Голланц, в целом склонный ассоциировать Эаренделя с образами востока (ушас, эос, аврора и т.д.), упоминает и другие варианты происхождения, в том числе от aurr («влага») и от греческого корня euo («гореть», как в лат. uro, Ves-uvius и др.). Однако нам наиболее вероятным представляется происхождение от  ör = «стрела», предложенное не только Гриммом, но и Уландом, который интерпретирует имя «Орендель» (Orendel) как «действующий при помощи стрелы» (в отличие от его деда Герентила [Gerentil], «работающего копьем = ger»), а Зимрок приводит мнение, согласно которому сама глосса «EarendelJubar» прямо трактует Эаренделя как «луч», «в средневерхненемецком и итальянском по сей день синонимичный стреле»^[15].

Приняв во внимание, что в «Книге героев» Орендель фигурирует как «Erendelle», а в некоторых других источниках — как «Ernthelle», Зимрок предполагает, что впоследствии «ern» было отброшено как украшающий эпитет, и в результате приходит к выводу, что сказку о лучнике Телле, сбивающем стрелой яблоко с головы своего сына, изначально рассказывали о самом Оренделе. Тот факт, что исторический (?) Телль не был ни изобретателем, ни даже, скорее всего, исполнителем этого знаменитого трюка, особых сомнений не вызывает. Как замечает по этому поводу Гримм, «легенда о Телле не имеет отношения к подлинным событиям, однако цветок ее заново расцвел на груди Швейцарии безо всяких подтасовок и лжи, но как истинный миф, воспевающий красоту деяния, в котором выразилась сокровенная суть всего характера нации»^[16].

Что же касается стрелы, то образ этот как нельзя более тесно связан с Сириусом. В Древнем Шумере эту звезду называли mul KAK.SI.DI, «стрела-звезда», а в Древней Персии — «Тиштрья», «стрела». Стрела эта спущена с тетивы лука, образованного звездами созвездий Арго и Большого Пса (шумер. mulBAN). Тот же самый лук мы находим и на китайском звездном глобусе, хотя здесь стрела короче и нацелена на Сириус, небесного Шакала. В круглом Дендерском зодиаке египтян такая же стрела направлена на звезду в голове Коровы Сотис — опять-таки, Сириус. В Индии сам Сириус предстает как лучник (Тишья), а стрелу его изображают звезды из Пояса Ориона. И обо всех этих стрелах и лучниках сложено великое множество легенд. Поэтому «Эарендель, из ангелов самый светлый», вполне может означать ярчайшую из неподвижных звезд — звезду Сириус.

Такой гипотезе отнюдь не противоречит даже тот вариант этимологии, согласно которому имя Эаренделя восходит к корням aurr = «влага» и ear = «море». Напротив, две эти версии прекрасно согласуются. В вавилонском новогоднем ритуале встречается выражение «Стрела-звезда, измеряющая глубины моря», а  в «Авесте» упоминается «Тиштрья, водам ведущий счет». И подобно тому, как Тиштрья-Стрела стоит на страже озера Ворукаша (с. 215), так и тевтонский Эгиль выступает хранителем бурлящего источника Хвергельмир и реки Эливагар, к югу от которого «боги устроили “аванпост” (saeter), населенный доблестными стражами (snotrirvikinger, как они именуются в “Драпе о Торе”, 8), связанными клятвой и несущими верную службу богам. Предводитель их — Эгиль, самый знаменитый лучник скандинавской мифологии. И как таковой он тоже вправе носить имя “Орвендель” — “работающий со стрелой”»^[17].

От дальнейших рассуждений о Сириусе-Стреле и его роли хранителя вод, «измеряющего глубины моря», мы, пожалуй, воздержимся: чтобы судить о том, как глубоко уходит корнями образ отца Гамлета, вполне достаточно и приведенных выше нескольких намеков.

Но поскольку соблазн процитировать красивую поэзию решительно неодолим, позволим себе все же высказать подозрение, что и знаменитая «Stella Maris» — тоже не что иное, как Сириус. Общеизвестно, что Исида-Сотис почиталась как богиня-защитница мореплавателей и госпожа carrus navalis^[18], а связь ее с «Марией или Христом», намек на которых содержится в строках «Славься, Эарендель…», не вызывает сомнений.

Схожим образом и знаменитый гимн во славу Пресвятой Девы начинается со слов:

Ave, maris stella
Dei Mater alma
atque semper Virgo
felix caeli porta
Sumens illud Ave
Gabrielis ore
funda nos in pace
mutans nomen Evae^[19].

Кроме того, известен и другой гимн из католического бревиария, которым завершается комплеторий (повечерие) в службах рождественского поста. Авторство его приписывали монаху Герману Контракту («Расслабленному») из Рейхенау, который, по-видимому, страдал каким-то хроническим заболеванием и от него же и умер в 1054 году:

Alma Redemptoris Mater Quae pervia coeli
Porta manes et Stella Maris succurre cadenti
Surgere qui curat populo Tu quae genuisti
Natura mirante tuum sanctum Genitorem
Virgo Prius ac posterius Gabrielis ab ore
Sumens illud Ave peccatorum miserere^[20].

«Позволю себе предположить, — пишет толкователь этого гимна^[21], — что привлекательность этой очаровательной средневековой молитвы и гимна проистекает в значительной степени из преднамеренной двусмысленности, из совмещения различных смысловых пластов и образов, различимых в подтексте <…> “Кормилица-мать” предстает здесь как небесное созвездие или, быть может, как утренняя звезда, ведущая мореплавателей к цели. Она — небесная дорога, всегда открытая и доступная <…> Упоминания о падших грешниках и восходящих праведниках, возможно, содержат в себе дополнительные аллюзии и на восходящие и заходящие небесные тела, и на корабли, качающиеся на волнах, и, наконец, на младенца, только-только встающего на ноги и еще не способного ходить без помощи матери. <…> Это стихотворение <…> глубоко трогает душу, и сила его, на мой взгляд, определяется сложной образностью первых трех строк <…> В них перед нами предстает символ, словесный портрет, всей той ситуации, в которой пребывает человек на земле, — человек, стремящийся взойти к звездам и нуждающийся для этого в некой иномирной силе, одновременно и могучей, и исполненной любви».