Интерлюдия

Jake Stratton-Kent (c)
Перевод: Анна Блейз (с)

Настоящий перевод доступен по лицензии Creative Commons «Attribution-NonCommercial-NoDerivs» («Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений») 3.0 Непортированная.

Гомерова некромантия

Одиннадцатую песнь «Одиссеи» Корнелий Агриппа называл «Гомеровой некромантией». В гримуаре «Арбатель магии» (афоризм 48) эта песнь упоминается под названием «Психагогия» и утверждается, что своими познаниями Гомер обязан духам. Почтенные современные авторы образно именуют 11-ю песнь «Одиссеи» «книгой мертвых». Вне сомнения, это самое древнее и самое авторитетное описание некромантических процедур во всей античной литературе. Многие черты сближают его с другими известными рассказами о некромантических ритуала, хотя отраженные в нем представления о тенях умерших весьма своеобразны. Несмотря на то, что Гомер сильно преуменьшает возможности духов и не упоминает в их числе ни одного мага, в его описании, безусловно, содержатся элементы аутентичных практик. Из гомеровского текста можно без особого труда вывести всю схему некромантического ритуала, и в ней обнаруживаются явственные признаки сходства с процедурами, описанными в гримуарах. Это может объясняться как пережитками древней традиции, так и непосредственным влиянием Гомера, — а, скорее всего, и тем и другим.

Одиссей в роли некроманта, как и все прочие некроманты, — это искатель знаний. Он стремится узнать, как ему вернуться на родину, преодолев гнев морского бога Посейдона, и именно за ответом на этот вопрос он обращается к мертвым. Право на такое обращение дают ему аристократическое происхождение (автоматически подразумевавшее жреческий статус) и принадлежность к категории героев. Кроме того, он полагается на советы Цирцеи («Одиссея», X.480—540) — одновременно и богини, и колдуньи. В этом отношении Цирцея сопоставима с женщинами из племени дактилей, которые также совмещают роль чародеек с божественным саном.

Любовную связь между Одиссеем и Цирцеей тоже можно интерпретировать в религиозно-магическом ключе. Она дарует особый статус — одновременно и царский, и жреческий. В сущности, Одиссей оказывается эквивалентом фракийского царя или династического героя — смертным супругом богини. Еще одна очевидная параллель — аналогичные отношения между Ясоном и Медеей, родственницей Цирцеи. Сексуальная связь такого рода контрастирует с гораздо более целомудренными отношениями между Одиссеем и Афиной или Ясоном и Герой. Любовь Цирцеи превращает Одиссея в более архаического или, точнее, более магического персонажа.

Как объясняет ему Цирцея, для некромантического ритуала  следует отправиться в подобающее место — на берег Океана в стране киммерийцев^[1]. Если читать «Одиссею» как чисто литературное произведение, то эту местность легко можно интерпретировать как мифическую; но несмотря на то, что в географии Гомера действительно встречаются мифологические элементы, в данном случае речь идет о вполне реальном месте или, точнее говоря, об одной из двух возможных локаций, с которыми это место отождествлялось в классическую эпоху. Первая из них — некромантейон в городе Парга в Феспротии, на западном побережье Северной Греции. Вторая — некромантейон в Байях, древнейшей колонии греков в Италии, расположенной, опять-таки, на западном побережье. Оба эти храма были святилищами Аида и Персефоны, а их местоположения тесно связаны с мифологической топографией подземного мира. В «Одиссее» речь идет о местности у пределов Океана, благодаря чему и возникла вторая, более поздняя интерпретация, отождествляющая это место с дальним италийским некромантейоном. Впрочем, на западе и неподалеку от моря располагаются оба святилища. Как сказано в «Одиссее», поблизости от места, где Одиссей проводит свой обряд, две реки преисподней «многошумно» вливаются в третью — Ахерон^[2]. Греческий некромантейон и впрямь стоял неподалеку от рек, отождествлявшихся с Коцитом и Пирифлегетоном, а италийский — близ озера Аверн, которое, в свою очередь, отождествлялось с Ахероном. Возможно, Гомер знал оба эти святилища — по крайней мере, понаслышке. Важно, однако, то, что он ни словом не упоминает, что Одиссей отправляется в место, особо посвященное прорицанию при помощи духов умерших. Именно из-за подобных умолчаний нередко высказывают мнение, что культы героев возникли уже после Гомера.

Ритуал, который Одиссей проводит по указаниям Цирцеи, согласуется с историческими данными о греческих некромантических обрядах. Для этого ритуала Одиссей копает яму шириной и длиной в локоть, а затем обходит эту яму, вливая в нее подношения мертвым: вначале — смесь молока и меда, затем — сладкое вино и, наконец, воду. Затем он сыплет в яму ячменную муку и после этого начинает вызывать души умерших. Прежде всего Одиссей обещает мертвым, что, вернувшись домой, принесет им в жертву «корову, тельцов не имевшую» и бросит множество драгоценностей в костер для этого подношения. Тиресию он сулит особую жертву — лучшего в стаде черного барана.

Эти процедуры отчасти схожи с более поздними магическими обрядами: с чисто физической точки зрения, их объединяют круговые обходы и принесение жертв. Отличие же заключается в том, что Одиссей обещает духам благодарственный дар, который те получат, если исполнят то, что от них требуется. И это может показаться странным, поскольку, на первый взгляд, Одиссей ищет не практической помощи, а только совета, и не от всех умерших, а только от Тиресия. Но именно это обещание придает ритуалу магическое качество: оно намекает на то, что, явно или неявно, Одиссей все-таки просит о чем-то всех вызываемых духов. Далее ритуал продолжается — Одиссей приносит в жертву чернорунного барана и овцу:

Сам я барана и овцу над ямой глубокой зарезал;
Черная кровь полилася в нее, и слетелись толпою
Души усопших, из темныя бездны Эреба поднявшись…^[3]

Следует отметить важную деталь: при заклании животных Одиссей опускает их головы вниз, к подземному миру, а сам отворачивается к Океану^[4]. В ритуалах, связанных с подземными богами, такими как Аид или Геката, это правило соблюдалось всегда: жрец, совершающий обряд, отводил взгляд или отворачивался от жертвы. Кроме того, эта деталь позволяет определить местоположение мага (в данном случае — Одиссея): становится очевидно, что он стоит к западу от ямы, куда стекает жертвенная кровь. Сразу же после этого к яме во множестве слетаются духи умерших. И здесь также обнаруживается параллель с гоэтическими обрядами, описанными в гримуарах. Заклинания из «Ключа Соломона» вызывают не одного какого-либо духа, а целые сонмы и воинства духов, которые приходят в порядке старшинства и стекаются к месту операции со всех сторон. О подобном явлении бесчисленных духов, обступающих магический круг со всех сторон, упоминает, в частности, Бенвенуто Челлини. Таким образом, здесь налицо явное сходство между двумя традициями — Соломоновой и Гомеровой.

По совету Цирцеи Одиссей простирает меч над жертвенной кровью, отгоняя от нее духов до тех пор, пока не придет Тиресий. Эта функция меча постоянно упоминается в гримуарах. Как пишет Корнелий Агриппа,

…[духи] боятся мечей и ножей. Всё это, без сомнения, понимал Гомер, ибо в одиннадцатой песни его «Одиссеи» <…> он [Одиссей] отгоняет духов от жертвенной крови обнаженным мечом^[5].

На этом этапе в дело вступают спутники Одиссея, выполняющие ту же роль, что и помощники мага в «Ключе Соломона». Они снимают шкуры с жертвенных животных, бросают мясо в огонь и призывают Аида и Персефону. Одиссей между тем садится и сидит неподвижно, держа меч над ямой, пока, наконец, не появляется дух Тиресия. Фиванский провидец узнаёт Одиссея и сам обращается к нему, повелевая отойти от ямы и убрать меч, чтобы он, Тиресий, смог испить жертвенной крови.

Прорицатель Тиресий представляет собой объект эвокации; иными словами, весь этот ритуал — не что иное, как вызывание Тиресия. Тем не менее, и до, и после Тиресия на зов приходят другие духи, следуя в порядке старшинства или некоего подобия иерархии. Теургическая концепция ритуала, насколько мы можем судить о ней на основе сохранившихся литературных источников, также подразумевала явление духов по рангам и чинам — от низших к высшим. О том же говорится и в гримуарах, так что гомеровский некромантический обряд в этом отношении вполне традиционен. До прихода Тиресия Одиссей встречается с тенью Эльпенора — обычного человека, не блещущего особым умом (как уже отмечалось выше, это один из его спутников, погибший совсем недавно). Кроме того, в толпе безымянных духов он различает тень своей матери. После разговора с Тиресием Одиссей начинает общаться с другими духами, одного за другим выделяя их из толпы. Здесь дает о себе знать шовинистический подход к ранжированию духов: вначале Одиссей беседует со своей матерью, затем замечает или узнаёт в толпе жен и дочерей других царей и героев, затем встречается с героями Троянской войны, а после того созерцает тени божественных и мифических персонажей: Миноса (судьи в царстве мертвых), Тития (это важный персонаж, к которому мы еще вернемся), Тантала и Сизифа (о которых повествуют широко известные мифы) и, наконец, Геракла, или, точнее говоря, его призрак, поскольку сам Геракл после смерти был вознесен на Олимп. Одиссей был бы не прочь увидеть и многих других славных обитателей Аида, но главная цель ритуала была достигнута, а бесчисленные души уже и так теснили его со всех сторон, подняв пронзительный крик. Решив более не искушать судьбу, маг и его товарищи бежали на корабль и пустились в обратный путь.

Обращает на себя внимание еще одна деталь: место ритуала находится во владениях Аида и Персефоны, и в ходе обряда звучит молитва этим подземным божествам, однако на их зримое явление никто не рассчитывает. Иными словами, маг и его помощники взывают к Аиду и Персефоне о помощи, но не пытаются вызвать их непосредственно. Это обстоятельство тоже согласуется с гримуарными процедурами, где маг перечисляет имена вышестоящих духов — начальников той сущности, которую он желает вызвать. Если приложить гримуарную схему к ритуалу, описанному у Гомера, то в роле вызываемого духа выступит Тиресий. В греческой же традиции этот дух — не кто иной, как вещий герой, глас оракула. Здесь можно добавить, что сама одиннадцатая песнь «Одиссеи» отличается любопытными особенностями, которые отмечает в своем труде по греческой некромантии Дэниэл Огден. Некоторые нестыковки в тексте позволяют предположить, что в альтернативной (и, возможно, более ранней) версии этой песни Эльпенор играл более важную роль. Если эта гипотеза верна, то Одиссей намеренно вызвал тень Эльпенора прежде всех прочих, чтобы тот послужил посредником в общении с другими обитателями подземного мира (примерно так же, как дух самоубийцы служит посредником в ритуале вызывания Сивилии, который мы рассматривали во второй книге).

Некромантия в классическую эпоху

До недавних пор многие исследователи античной литературы придерживались мнения, что некромантия не пользовалась у греков особой популярностью и не входила в число обычных методов прорицания. Правда, эта точка зрения так и не стала общепринятой, а в последние годы против нее появилось немало возражений. Однако нам важно понять, почему она вообще возникла и долгое время оставалась довольно влиятельной. Одна из причин заключалась в том, что классическую греческую культуру было принято считать рациональной, а магию хтонического толка — иррациональной и, следовательно, несовместимой с менталитетом классической эпохи. Современная наука последовательно опровергает эту привычную концепцию; однако была и другая причина — пожалуй, не менее веская, но практически не изученная, а именно — тенденция к распределению тем по областям узкой специализации. Наряду с этим по умолчанию предполагалось, что любой автор вполне осведомлен, что такое некромантия. А сведения о последней, как правило, черпались из позднеантичных или даже средневековых источников, и потому не удивительно, что и в современных описаниях некромантия всегда оказывалась зловещей и гротескной.

Представление о том, что некромантия непременно связана с некой эпатажной деятельностью маргинализированных особ, вкупе с жестким разделением по областям специализации, неуместным в отношении греческой культуры, выводит из сферы научного исследования некоторые основополагающие аспекты античной мантической практики. По крайней мере одна важнейшая область постоянно ускользает от внимания ученых. Греческие и римские прорицатели нередко наблюдали и толковали знамения, сопутствовавшие религиозным обрядам. Наряду с этим огромной популярностью пользовались культы героев, в честь которых также совершали жертвоприношения и другие ритуалы. Совершенно очевидно, что наблюдение и толкование знамений, сопровождавших такие обряды, носит некромантический характер. Римляне называли умерших манами. Слово «маны» (manes) имеет несколько значений: во-первых, оно означает бесплотную тень мертвеца, так же как слово «психе» (psyche), которым у Гомера обозначается дух умершего. Во-вторых, маны включались в число подземных божеств и считались хранителями могил, кенотафов и кладбищ. Римские авгуры — государственные прорицатели — получали знамения несколькими способами. И хотя прямого отношения к некромантии (в узком смысле слова) ни один из этих способов не имел, наблюдение знамений предварялось молитвой манам и богам. Манам было посвящено число три, а потому обращения к ним повторялись трижды.

В основе европейских некромантических методов, несомненно, лежали античные традиции, связанные с вызыванием мертвых в мантических целях. В связи с древней некромантией нередко ссылаются на такие библейские эпизоды, как вызывание духа Самуила Аэндорской волшебницей. Но влияние древнегреческой и древнеримской  литературы в этом отношении было не в пример сильнее, и оно нередко дает о себе знать даже в исследованиях соответствующих библейских материалов. На территории расселения греков, включавшей колонии в Малой Азии и в Италии (так называемую Великую Грецию), действовало множество оракулов, особо посвященных вызыванию мертвых. Названия некоторых из этих святилищ приводятся ниже в таблице. Высказывалось предположение, что первоначально вообще все оракулы носили такой характер и были посвящены Аиду и Персефоне. Утверждалось также, что «Аид» и «Персефона» здесь — не изначальные имена подземных божеств, а поздние, периода олимпийской религии, субституты различных хтонических богов и богинь. Последнее кажется сомнительным, но в остальном эта гипотеза небеспочвенна.

Несомненный факт, что в греческом языке существовало множество терминов для описания некромантии во всех ее разнообразных проявлениях. Наличие подобной терминологии само по себе свидетельствует о том, что некромантия составляла общепринятую часть греческой религиозной жизни. В Древнем Риме тоже существовали развитые традиции, связанные с вызыванием мертвых, — отчасти, вне сомнения, унаследованные от греческих колонистов и от этрусков, культура которых внесла значительные вклад и в другие области римской мантики, магии и религии. И прежде, чем перейти к литературным и археологическим данным об особенностях и степени распространения этих традиций, следует уделить внимание вышеупомянутой терминологии. Далее в таблице приводятся некоторые греческие слова, имеющие отношение к некромантии.

Некромантия (от др.-греч. necros — «мертвый» и manteia — «прорицание») устойчиво ассоциировалась с гоэтией. У этого слова есть два значение: первое — «прорицание при помощи мертвых», а второе, распространившееся в Средние века, — «черная магия». В последнем смысле некромантией нередко именовали вызывание демонов и вредоносное колдовство в целом. Именно в этом средневековом значении слово «некромантия» использует Челлини.

У большинства народов древности искусство вызывания мертвых в мантических целях составляло естественную часть религиозной жизни. И как таковое оно изначально не вызывало негативных ассоциаций, хотя и внушало некоторый страх. Страбон и другие авторы упоминают, что искусством некромантии владели персы. Почетное место это искусство занимало и среди религиозных традиций Египта и Вавилона. В Древней Греции, как и в Риме, некромантия нередко связывалась с особыми местностями, в которых иногда возводили святилища: пещерами, вулканическими областями, а также озерами и реками. Связь умерших с водой — весьма распространенная ассоциация, с которой мы столкнемся еще не раз.

Многие известные прорицалища мертвых стояли у водоемов. Знаменитый оракул такого рода (некромантейон) находился в Феспротии (Северная Греции), близ реки Ахерон, которая считалась одной из рек Аида; в той же области протекали другие Аидовы реки — Коцит и Пирифлегетон. В той же Феспротии располагался Додонский оракул. Не менее знаменитая пещера Кумской сивиллы в Италии находилась у водоема, отождествлявшегося с озером Аверн, которое, по традиции, тесно ассоциировалось с подземным миром. Еще один широко известный некромантейон был расположен в Гераклее на побережье Черного моря. Нередко подобные оракулы строились и в вулканических местностях; к их числу относится знаменитая пещера на мысе Тенар в Лаконии — самой южной части Европы. Эта пещера считалась одним из входов в Аид; отсюда, согласно мифу, Геракл вывел Кербера в мир живых. Павсаний утверждает, что там обитал огромный змей — по-видимому, оракульный герой или хтонический бог этого места. В историческую эпоху владыкой этого оракула считался Посейдон, и если он стал покровителем Тенарской пещеры в более ранний, доисторический период, то, по всей вероятности, это был архаический Посейдон, связанный с Эриниями и Медузой.

В подобных местах проводились знаменитые эвокации, в которых участвовали некоторые деятели, известные по античным текстам. Например, согласно Плутарху, убийца поэта Архилоха посетил Тенар, чтобы вызвать дух своей жертвы. Геродот и другие авторы сообщают, что коринфский тиран Периандр послал гонца в святилище на берегу Ахерона, чтобы вопросить дух своей покойной жены Мелиссы (этот эпизод, вероятно, оброс в пересказах некоторыми прикрасами, но, тем не менее, содержит множество важных и аутентичных сведений). Спартанский полководец Павсаний, нечаянно убивший некую деву, посетил оракул в Гераклее, чтобы умилостивить ее дух, преследовавший его после смерти. Плутарх добавляет, что после смерти самого Павсания спартанцы послали в Италию за некромантами, чтобы те вызвали и умиротворили его собственный дух, в связи с чем также были учреждены ежегодные празднества в честь этого полководца. В «Энеиде» Вергилия путешествие в подземный мир, начинающееся в Кумах у озера Аверн, по всей видимости, служит аналогом или заменой некромантического обряда. И несмотря на то, что ни один из этих рассказов не находит прямых документальных подтверждений, все они в целом свидетельствуют о том, что в классическую эпоху некромантия была широко распространенной и общепринятой практикой.

Призраки и привидения

Отдельного рассмотрения заслуживает вопрос о том, что представляли собой, с точки зрения греков, привидения и призраки. Вполне понятно, что у этих античных представлений находится немало общего с более распространенными фольклорными мотивами, которым я, разумеется, не собираюсь приписывать сугубо греческое происхождение. Но, тем не менее, полезно будет взглянуть, какие классы привидений и призраков выделялись в древнегреческой традиции и чем они отличались друг от друга. Поэтому я постараюсь представить здесь обзор этой темы, ориентируясь на практический подход и на поиск первоисточников, к которым восходят различные традиции, связанные с призраками.

Одну важную категорию призраков составляют те умершие, которые остались без подобающего погребения. Они входят в более крупный разряд духов, по тем или иным причинам не попавших в загробный мир. К последнему разряду относится три класса духов: те, кто умерли преждевременно и вынуждены скитаться, пока не истечет отпущенный им срок земной жизни; те, кто погиб насильственной смертью (в частности, жертвы убийств и казненные преступники); и, собственно, непогребенные. Все эти духи не могут пересечь реку Стикс и не находят покоя, а, следовательно, могут возвращаться в виде призраков — как по собственной воле, так и по велению мага.

Вторую категорию составляют духи женщин, не достигших при жизни того, что требуется от женщины по стандартам данной культуры. В Древней Греции от женщины требовалось вступить в брак и родить детей; и хотя духи мужчин, не реализовавших себя при жизни, тоже могли задерживаться на этом берегу Стикса, в случае с женщинами эта причина считалась настолько важной, что неудовлетворенные женские духи выделялись в особый класс. Некоторые из них носили собственные имена или даже превращались в богинь или демонов. Ламия, Медея и другие известные персонажи такого рода представляют (в той или иной степени) либо весь этот класс духов, либо тех участниц архаических ритуалов Геры и Артемиды, которые, в свою очередь, изображали духов данной категории. Беспокойные женские духи считались опасными для женщин, еще не достигших того, в чем судьба отказала этим покойницам, а также для маленьких детей. Если женщина погибала по вине такого призрака, она сама становилась беспокойным духом этой же категории.

Многие пережитки обрядовости и образности, связанной с женскими призраками, обнаруживаются в гоэтической традиции. Разумеется, факторы, под влиянием которых формировались эти верования, имели вес только в особом культурном контексте, давно отошедшем в прошлое. Но это не значит, что такие персонажи, как Ламия и Медея, лишились для нас всякого смысла: они достаточно сложны и отнюдь не сводятся к архетипу неудовлетворенной женщины, мстящей за свои обиды. Они тесно связаны с темой архаических женских ритуалов инициации и с обрядами Геры и Артемиды, а, следовательно, несут на себе печать культа Богини, подавление которого может обернуться большими бедами.

Важное место в античных верованиях занимали также призраки детей, связь которых с обеими предыдущими категориями вполне очевидна. Становился ли ребенок жертвой вампирического женского духа или же умирал по другим причинам, он в любом случае попадал в группу погибших безвременной или насильственной смертью. Но, будучи незрелыми и, вдобавок, глубоко несчастными, дети-призраки традиционно считались опасными, непредсказуемыми и особо податливыми на магические манипуляции.

Призраки, обитавшие на полях сражений, естественным образом относились к категории погибших насильственной смертью, а зачастую и к классу непогребенных. Впрочем, иногда они удостаивались почестей как герои — подобно призракам гладиаторов в более поздние времена.

Духи мертвых, демоны и гримуары

Чтобы вызвать Мертвеца. Ступай на кладбище в пятницу ночью, в полночь, на такое место, где была перестрелка. Приди на могилу какого-нибудь человека, взяв с собою белую свечу, листок дикой акации и пистолет с полным барабаном. Прибыв на место, прочти такое воззвание: «Exurgent mortui et acmo venuient^[6]. Повелеваю тебе, мертвец, приди ко мне». Когда произнесешь эти слова, услышишь шум, похожий на звуки бури; но ты не пугайся, а выстрели один раз из пистолета. Тогда мертвец появится перед тобой; не беги от него, но отступи, пятясь назад, на три шага и трижды повтори ему эти слова: «Окропляю тебя ладаном и миррой, какими умащали гробницу Астарот».

После того, как вызовешь Мертвого Духа, отошли его обратно. Возьми пригоршню грязи и брось ее на четыре стороны света со словами: «Возвращайся, откуда пришел; из грязи ты создан, в грязь возвратишься. Аминь».

— Авторство приписывается генералу Бенуа Батравилю, умершему на Гаити в 1920 году

Как уже неоднократно отмечалось выше, провести границу между неупокоенными мертвецами и демонами довольно трудно, а подчас и вовсе невозможно. Так обстояло дело и в древнегреческой, и во многих других древних традициях, да и в позднейшем фольклоре эта грань остается чрезвычайно тонкой. В наши дни принято считать, что в гримуарной традиции подобного смешения не наблюдается, поскольку демоны гримуаров суть падшие ангелы. Влиятельность этой иудейско-христианской идеи не подлежит сомнению, но вышеприведенное мнение все же ошибочно. Это всего лишь одно из типичных для современности сверхупрощений. Гримуары — прямые наследники тех устных и письменных традиций, в которых представление о тождестве мертвецов и демонов занимает центральное место. И, более того, в гримуарных текстах сохранилось множество явных и неявных отсылок к более древним верованиям, касающимся непосредственной связи между демонами и духами мертвых.

И в документальных источниках, и в художественной литературе нередко упоминаются характерные для гримуарной традиции опыты вызывания героев и знаменитых исторических деятелей. В сочинениях Гёте и Марло доктор Фауст вызывает Александра Македонского и Елену Троянскую (которая, в свою очередь, считалась царицей подземного мира), а в «Приятном трактате о ведьмах» (1673) описываются вызывания Ахилла, Гектора и царя Давида, якобы проводившиеся при дворе императора Максимилиана.

Иногда подобные явления призраков осмысляются как наведенные иллюзии или козни демонов, предстающих в обличье вызываемой особы, но в действительности за этой традицией стоит гораздо более древняя практика, один из примеров которой — вызывание тени Ахилла Аполлонием Тианским. Впрочем, древние некромантические опыты, наподобие знаменитого вызывания пророка Самуила Аэндорской волшебницей, в христианские времена тоже объяснялись падших ангелов. Логика подобных толкований мало отличается от той, при помощи которой существование ископаемых останков пытались примирить с учением о сотворении мира за шесть дней в 4004 году до Рождества Христова: утверждали, что Бог нарочно заложил под землю всевозможные окаменелости, чтобы мир казался старше, чем есть.

Тратить время на опровержение подобных гипотез не имеет смысла, но стоит отметить, что идея тождества между демонами и духами умерших находит прямые подтверждения в некоторых гримуарных текстах.

Эрик де Поу обратил мое внимание на две книги заклинаний, в которых это отождествление проводится непосредственно. Первая из них — «Черная магия Герпентиля» (условно датируемая 1505 годом), в подзаголовке которой сообщается, что читатель найдет здесь «заклинания и имена могущественных призраков». В расширенной немецкой версии «Великого гримуара», опубликованной под названием «Истинный красный огненный дракон», демоны прямо называются «призраками», великими и малыми, причем многие из них тождественны духам из «Гоэтии царя Соломона». Еще один пример такого рода, более известный, — «Великий и могучий морской призрак доктора Фауста» (1692). Название этого трактата напоминает о том, что в древнегреческой традиции гибель в море считалась одной из веских причин для превращения в беспокойного духа.

Вторая книга, на которую указал мне де Поу, называется «Таинственное сокровище героев», и в этом названии опять-таки обнаруживается связь с античными поверьями. Если читателю это покажется натяжкой, пусть задумается о том, что маги, подобные Фаусту, часто пытались вызывать тени знаменитых исторических и мифологических особ, в том числе Елены и других персонажей Гомера. Так или иначе, гоэтия практически эквивалентна некромантии, даже если современные заклинатели, работающие в соломоновой традиции, не желают этого признавать. Многие гримуары (такие, например, как «Черная курочка»), повествующие исключительно о вызывании духов и о талисманах, прямо утверждают, что содержат в себе наставления по искусству некромантии. Таким образом, многие гримуарные духи действительно тождественны теням умерших, даже если это и не бросается в глаза.

Безусловно, среди призраков существует своя иерархия — так же как и среди демонов, зачастую неотличимых от духов усопших. Так, например, призраки тех категорий, которые были перечислены в предыдущем разделе, редко попадают в число тех, которые описываются в магических папирусах как обитатели мрачного Эреба, лежащего по ту сторону Стикса и даже дальше, за полями асфоделей. В Эребе стоит дворец Аида. И там же, если не на Елисейских полях и не на Островах блаженных, обитают тени благородных героев. К числу беспокойных мертвецов не принадлежат, разумеется, ни идейские дактили, ни вещие духи, подобные Трофонию. Все это — предки-родоначальники магической традиции, древние маги, по смерти ставшие духами. Всякий, у кого есть хоть капля воображения, сделает из этого выводы: заклиная духов, следует обращаться с ними уважительно, потому что когда-нибудь мы и сами можем оказаться в их числе.

Перевод с англ. Анны Блейз