Джон Тодхантер. Баньши

Вековечная скорбь,
Над древним потоком Шаннон,
Матерь множества чад —
Кто в изгнанье, а кто в могиле, —
Бездомна в своем дому, поникнув главою,
Стиснув колени сидит,
Голосит, причитает!

От стона ее волшебные травы
Дрожат на холмах и кручах;
У подножия древних ее крестов
Могильные травы трепещут и гнется крапива;
В ущельях, полных видений,
Таволга поит ветер ночей
Тайным вздохом ее кручины;
Мяты горькие стебли у святых родников
Бродят соком печали.

Временами, вскинув главу,
Синий бесслезный взор
Устремляет сквозь чад ночей
На минувшее в оны дни
И на то, что грядет.

А порою — когда луна
Бурю выманит из пучин
И Атлантики громы вздымет из западных гротов, —
Волкодав у ее колен
Пробуждается с грозным лаем,
И звенят голосами тайны
Струны арфы ее безумной —
Жилы сердца поэтов.
Мчится на крыльях бури
Вкруг земли своей потрясенной,
Разметав седые власы,
Метеором зловещим,
Безнадежной надежды тенью,
Голося, причитая!

Струны безумные вторят ее причитанью
Дуновеньями ночи:
Над четырьмя морями плач ее льется — над Мойлом,
Милевым морем, проливом Могучего Лука,
И океаном Колумба.

И фении внемлют, и хмурые тени ее неуёмных героев,
И Фианула-Лебедь рыдает над водами Иннисфайл,
Песнь судьбы своей выкликая,
Заклятие вещих Прях.

И внемлют народы в пустом и трепещущем времени ночи,
В предрассветной печали,
Погребальному плачу
И обрывкам бардовских грез.
Их души трепещут в пустом и трепещущем времени ночи,
И грезят они, как сбывается рок королей,
Как чахнут тираны, как ветер к рассвету крепчает —
Сокрушительный ветр перемен.

Довольно, не плачь, одинокая матерь скитальцев, не плачь!
Всесветная баньши, довольно рыдать над Землей!
Весь мир с тобою скорбит, и ты не одна:
Обиды твои — беды мира.

An aged desolation,
She sits by old Shannon’s flowing,
A mother of many children,
Of children exil’d and dead,
In her home, with bent head, homeless,
Clasping her knees she sits,
Keening, keening!

And at her keene the fairy-grass
Trembles on dun and barrow;
Around the foot of her ancient crosses
The grave-grass shakes and the nettle swings;
In haunted glens the meadow-sweet
Flings to the night wind
Her mystic mournful perfume;
The sad spearmint by holy wells
Breathes melancholy balm.

Sometimes she lifts her head,
With blue eyes tearless,
And gazes athwart the reck of night
Upon things long past,
Upon things to come.

And sometimes, when the moon
Brings tempest upon the deep,
And rous’d Atlantic thunders from his caverns in the west,
The wolfhound at her feet
Springs up with a mighty bay,
And chords of mystery sound from the wild harp at her side,
Strung from the heart of poets;
And she flies on the wings of tempest
Around her shuddering isle,
With gray hair streaming:
A meteor of evil omen,
The spectre of hope forlorn,
Keening, keening!

She keenes, and the strings of her wild harp shiver
On the gusts of night:
O’er the four waters she keenes—over
Moyle she keenes,
O’er the sea of Milith, and the Strait of Strongbow,
And the Ocean of Columbus.

And the Fianna hear, and the ghost of her cloudy hovering heroes;
And the Swan, Fianoula, wails o’er the waters of Inisfail,
Chanting her song of destiny,
The rune of the weaving Fates.

And the nations hear in the void and quaking time of night,
Sad unto dawning, dirges,
Solemn dirges,
And snatches of bardic song;
Their souls quake in the void and quaking time of night,
And they dream of the weird of kings,
And tyrannies moulting, sick
In the dreadful wind of change.

Wail no more, lonely one, mother of exiles, wail no more,
Banshee of the world—no more!
Thy sorrows are the world’s, thou art no more alone;
Thy wrongs, the world’s.