У.Б. Йейтс и Племена Дану: часть I, глава 4

4. Мирный народ

Есть три основные гипотезы о том, как возникла вера в Туата Де Данаан. Согласно одной из них, Туата Де первоначально мыслились как духи предков; согласно другой, это были боги древних ирландцев; и, наконец, третья гипотеза объясняет эту веру народной памятью о некоем реально существовавшем человеческом племени. Ни одна из этих трех теорий не дает исчерпывающих ответов на все вопросы. Первая, например, не объясняет причин, по которым древнейшие верования могли претерпеть столь существенную  эволюцию, а вторая так до сих пор и не прояснила со всей определенностью характер этих предполагаемых богов. Одним словом, каждая из трех упомянутых теорий не лишена изобретательности, но ни одна не может сравниться по сложности с самой проблемой, которую она призвана решить. При этом в пользу каждой из них находятся веские свидетельства, отвергнуть которые было бы непросто. Напрашивается вывод, что Туата Де Данаан — это некий синтез богов, духов и смертных. Но для такого синтеза уже есть свое название — «фэйри». Туата Де Данаан (по крайней мере, насколько мы можем о них судить по имеющимся данным) стоят особняком и заслуживают отдельного рассмотрения. Не все в полной мере осознают, насколько эти создания уникальны. Действительно, они — одновременно и боги, и духи, и смертные; но при этом — ни то, ни другое, ни третье.

Соответственно, наша задача в этой и двух последующих главах состоит не в том, чтобы прояснить природу фэйри и дать им какое-нибудь новое название, а в том, чтобы проанализировать три вышеописанных мотива, в конечном счете объединившихся в понятие «фэйри». В процессе этого объединения духи предков приобрели качества смертных, а смертные — качества богов. Но из этого не следует, что боги, духи и смертные внесли в концепцию фэйри одинаковый вклад. Лично я предполагаю, что Туата Де Данаан обязаны своей природой духам умерших лишь в небольшой степени, богам — несколько больше, но более всего — смертным. В этой главе речь пойдет о влиянии духов.

Гипотеза о том, что Туата Де Данаан — это преображенные духи мертвых, нашла самого компетентного своего сторонника около века тому назад, в лице Анри д’Арбуа де Жюбанвиля. Как тогда, так и сейчас, многие соглашались с ним, но многие и спорили. Сама по себе гипотеза формулируется очень просто: древняя ирландская мифология представляет собой отражение культа предков; Туата Де Данаан — это умершие предки, обитающие в загробном мире. По мнению де Жюбанвиля, культ предков пустил в ирландской мифологии столь глубокие корни, что духами умерших следует считать не только Туата Де Данаан, но и фоморов, и некоторых из сыновей Миля. В сущности, он даже не проводит сколько-нибудь четких различий между мифическими расами доисторической Ирландии. И в этом, с моей точки зрения, — слабое место его теории. То, что может быть верным для фоморов, далеко не обязательно должно быть верным и применительно к Туата Де. Правда, связь одного из сыновей Миля, а именно Донна, с умершими представляется весьма вероятной, но это всего лишь исключение, которое нельзя рассматривать как доказательство основной позиции де Жюбанвиля. В сущности, его позиция находит достаточно серьезную поддержку лишь в нескольких сюжетах. Но, несмотря на свою немногочисленность, эти сюжеты убедительно показывают, что Туата Де Данаан невозможно полностью отмежевать от духов умерших, а их страну — от загробного мира. Однако гипотезу о том, что эти связи имеют более чем зачаточный характер, не поддерживают ни другие сюжеты, на которые ссылались ее сторонники, ни лингвистические свидетельства. Сама природа Туата Де Данаан и связанных с ними верований фактически сводит на нет вероятность каких-либо далеко идущих ассоциаций с духами мертвых.

I. Свидетельства нарративных источников

Один из сюжетов, в которых мир фэйри достаточно отчетливо связывается с загробным миром, — это повесть о Байле и Айлин (ирландских Ромео и Джульетте), легшая в основу одной из поэм Йейтса. Байле и Айлин, двое влюбленных, направляются на встречу друг с другом, но некий таинственный персонаж, предположительно Энгус Ок, препятствует их соединению, сообщая каждому из них, что другой умер. Услышав эту ложную весть, оба умирают от горя. Особо значимо здесь то, что эти события были предсказаны друидами: Байле и Айлин суждено обрести вечное счастье друг с другом лишь после смерти [1]. Страна, в которой они должны встретиться за гробом, не названа прямо, но не вызывает сомнений, что имеется в виду Тир-на-Ног. Эта повесть уникальна, но предоставляемые ею свидетельства игнорировать невозможно.

Почти настолько же важен один из эпизодов повести «Разрушение дома Да Дерга». По дороге в этот дом, где ему суждено умереть, верховный король Конайре Мор встречает трех фэйри, красных с головы до пят, и те произносят следующий загадочный стих: «Мы скачем верхом на конях Донна Тетскораха (DonnTetscorach) из волшебных холмов. Хоть мы и живы, но все же мертвы». Позднее объясняется, что на этих Трех Красных лежит проклятие — трижды пасть от руки короля Тары; дважды это уже свершилось, а теперь близится третий раз [2]. Таким образом, они не обычные мертвецы. То обстоятельство, что они могут быть убиты, но все же остаться в живых, чтобы затем быть убитыми снова, свидетельствует, напротив, о своеобразной форме бессмертия. Кроме того, само это проклятие ставит Трех Красных особняком от прочих фэйри. Но все же невозможно отрицать, что в каком-то смысле — пусть и не во всех — они мертвы. Таким образом, здесь налицо некая связь между умершими и фэйри, хотя, повторим еще раз, это случай весьма специфический.

Как ни странно, именно этим двум сагам — о Байле и Айлин и о Разрушении дома Да Дерга — де Жюбанвиль и его последователи особого значения не придают. Те свидетельства нарративных источников, на которые они ссылаются, далеко не столь убедительны, как вышеприведенные, что лишний раз подчеркивает исключительную редкость подобных мотивов. Де Жюбанвиль придает особое значение сюжету о битве между народом Немеда и фоморами за стеклянную башню Конанда, причем ссылается не на «Книгу захватов Ирландии», а на версию, изложенную в «Истории бриттов» Ненния. Согласно последнему, спутники Нимета (Немеда), видели на башне «некое подобие людей (quasihomines)» и пытались говорить с ними, но не добились от них ни звука. На этом основании де Жюбанвиль заявляет, что обитатели башни были не живыми людьми, а так называемыми «молчаливыми», silentes, из латинской поэзии. Этим словом, silentes, у Вергилия и Овидия, Лукана, Валерия Флакка и Клавдиана обозначаются умершие [3]. Но упомянутой Неннием детали можно дать гораздо более непосредственное объяснение, предположив, что спутники Немеда попросту находились слишком далеко от башни, а потому не могли ни услышать, что им оттуда говорят, ни разглядеть ее обитателей как следует. Ссылка на Овидия и прочих латинских поэтов не может служить доказательством, поскольку речь идет лишь о случайном и непримечательном совпадении слов. И, самое главное, люди на башне были не из Туата Де Данаан, а из фоморов.

Александр Хаггерти Краппе находит значимым сюжет «Погони за Гиллой Декайром и его конем». В этой повести уродливый всадник по имени Гилла Декайр (Gilla Decair), что означает «Непослушный Слуга», захватывает в плен тринадцать фениев и увозит их за море верхом на своем волшебном коне. Финн в сопровождении остальных фениев следует за ними до самой Земли Обетованной, где освобождает пленников, заставив Непокорного Слугу возместить ущерб. Затем все фении возвращаются в Ирландию [4]. По мнению Краппе, Гилла Декайр — это сам Мананнан, Мананнан — не кто иной, как Смерть, а Земля Обетованная — загробный мир. Два персонажа, помогающие Финну в этой погоне, — Ферадах и Фолтлебар, сыновья царя Иннии, — оказываются в истолковании Краппе «теми самыми кельтскими Диосурами, о которых вскользь упоминает Диодор: “Кельты, обитающие за Океаном, воздают величайшие почести богам Диоскурам”» [5]. Но эта отсылка к Диодору имеет смысл только в том случае, если Краппе не ошибается в своей интерпретации образа Гиллы Декайра. Действительно, Гилла Декайр напоминает Мананнана, скачущего верхом на коне по «равнине моря». Да и в поздней сказке «Бедняк в полоску» главный герой, трикстер, которого писец отождествляет с Мананнаном, в одном эпизоде называет себя «непослушным слугой». Но все сходство между двумя этими персонажами объясняется, по всей вероятности, сознательным заимствованием. Сам Гилла Декайр в «Погоне» первоначально объявляет себя фомором, но в конце концов открывает свое настоящее имя — Абертах, сын Аллхада из Туата Де Данаан. Имя же «Абертах» нигде не упоминается как одно из имен Мананнана. Более того, Краппе не приводит никаких внешних подтверждений тому, что Мананнан ассоциировался со смертью. И если Гилла Декайр — олицетворенная Смерть, то почему же он в конце концов отпускает своих пленников и позволяет фениям вернуться в Ирландию? Короче говоря, рассуждения Краппе тенденциозны. Отождествить персонажей «Погони за Гиллой Декайром» с Диоскурами или с самой Смертью позволяет только исходное и остающееся бездоказательным предположение о том, что тема этой повести — смерть.

Последние два примера наглядно показывают, какого рода аргументацию предпочитают де Жюбанвиль и его последователи. Итак, несмотря на то, что некая связь между Туата Де Данаан и миром мертвых определенно существует, нарративные источники в целом свидетельствуют, что она, по словам Элеанор Халл «проскальзывает лишь смутными намеками в нескольких изолированных и неясных фрагментах той части литературного наследия, которая в наибольшей степени сохранила языческий ореол и дух» [6].

II. «Книга захватов Ирландии»

Переходя от отдельных сюжетов к источникам более общего характера, отметим один мотив, постоянно повторяющийся в «Книге захватов Ирландии» и свидетельствующий о том, что ее переписчики не считали Туата Де духами умерших, а именно — настоятельные утверждения о том, что Туата Де Данаан были родом из Греции. Можно не сомневаться, что это след вмешательства монахов в более древнюю традицию. Переписчики «Книги захватов» подходили к ирландской мифологии с позиций умеренного эвгемеризма. Но, разумеется, они не желали предать эту мифологию полному забвению, иначе они не стали бы записывать «Книгу захватов» вовсе. Таким образом, если бы у монахов-писцов имелись хоть какие-нибудь причины полагать, что Туата Де почитались как духи предков, они не попытались бы приписать им греческое происхождение, поскольку это было бы совершенно бессмысленно. Дух умершего всегда родом из тех же краев, где его обладатель обитал при жизни.

Можно возразить, что на самом деле традиция, связывавшая Туата Де с мертвыми, существовала, но писцы о ней попросту не знали. Сюжет повести о Байле и Айлин подтверждает, что в таком предположении есть, по крайней мере, доля правды. Однако подобная традиция в любом случае не имела достаточного веса. В современном фольклоре действительно наблюдается некоторая путаница между фэйри и призраками умерших. Если бы cвязь между ними была общепризнанной и прочно укорененной уже в древние времена, упомянутую путаницу можно было бы объяснить продолжением исконной традиции. Но в таком случае последняя никак не могла бы ускользнуть от внимания монахов, записавших «Книгу захватов». По другой версии, современная путаница возникла независимо от того гипотетического отождествления фэйри и духов умерших, которое имело место в глубокой древности, но забылось ко времени написания «Книги захватов». В таком случае это отождествление никогда не было достаточно прочным, поскольку забыть, что призрак — это призрак, невозможно. Приходится заключить, что ассоциации между Туата Де Данаан и духами мертвых всегда оставались в лучшем случае второстепенными.

III. Родство

Туата Де Данаан не могли устойчиво отождествляться с мертвыми хотя бы потому, что они действуют и ведут себя так, как ни при каких обстоятельствах не могут действовать мертвые. Для начала, мертвые не могут вступать в брак с живыми и порождать детей. В противном случае их попросту нельзя было бы считать мертвыми. А между тем для Туата Де Данаан подобные браки не редкость. Так, например, две песни из цикла Финна подробно описывают кровнородственные связи между Финном, Лугом и Кну Дейреойлом (Cnú Dheireoil) (Луг — сын Эйтне, а Финн — ее внук; Кну Дейреойл — сын Луга). Финн, разумеется, смертен; Луг — один из властителей Туата Де Данаан; а Кну Дейреойл — один из второстепенных фэйри [7]. Помимо кровного родства, Туата Де часто вступают со смертными в отношения родства приемного. Например, Дермот (Диармайд) О’Дубне воспитывался под опекой Энгуса и Мананнана [8]. Фении вообще связаны с Туата Де Данаан кровным и приемным родством настолько тесно, что в «Битве на Белом берегу» Бодба Дерга убеждают привести Туата Де на помощь фениям, напомнив ему, что «не найдется среди фениев Ирландии ни королевского сына, ни властителя, ни вождя, у которого мать, приемная мать или возлюбленная не была из Туата Де Данаан» [9]. Хорошим примером тому служит один из фениев по имени Мак Лугах (сын Лугах). Его отец — Дайре Дерг из фениев, внук Эйтне, женщины из Туата Де. Его мать — Лугах Белорукая, дочь Финна, отданная, однако, на воспитание Эохайду Гладкие Суставы (ailtmhilla) из Туата Де. Самого сына Лугах воспитывает до семи лет его мать, после чего он присоединяется к фениям [10]. Если он — не смертный, то сказать, к какому роду он принадлежит, было бы чрезвычайно трудно. Таким образом, в предположении о том, что Туата Де, как и фении, обитают среди живых, нет ничего странного; и, напротив, было бы очень странно, если бы Туата Де — учитывая все вышесказанное — обитали среди мертвых.

IV. Владыка мертвых

Другой возможный подход к проблеме сводится к тому, чтобы проанализировать вопрос о личности Владыки Мертвых. Если Туата Де Данаан тесно связаны с духами умерших, то и Владыка Мертвых наверняка должен быть одним из них. Краппе считает Владыкой Мертвых Мананнана. Больше оснований притязать на эту роль находится у Мидира. Но лично я разделяю мнение тех, кто отдает эту функцию Донну (Donn), одному из сыновей Миля [11]. Напомним, что во время вторжения Сыновей Миля в Ирландию он утонул и был погребен на острове Тех Дуинн (Tech Duinn, «Дом Донна»).

Обнаруживается один сюжет, «Сватовство к Требланн», который поддерживает обоих вероятных кандидатов на роль Владыки Мертвых — и Мидира, и Донна. Требланн, дочь Энгуса Ока и воспитанница Койрпре, сына Росы Руайда, бежит со своим смертным возлюбленным по имени Фроэх. Впоследствии у Фроэха уводят коров, и, отправляясь в погоню за похитителями, он отсылает Требланн и принадлежавший ему Камень Равной Жизни в Дом Донна (который, как ни удивительно, именуется сводным братом Требланн). Читатели «Золотой ветви» (глава 66) узнают в этом «Камне Равной Жизни» то, что Фрэзер называет мотивом души, пребывающей вне тела. Далее Мидир из Бри Лейт приходит в Дом Донна по поручению Койрпре и требует отдать Требланн в жены некоему Триату, сыну Фебуйра, солгав при этом, что Фроэх погиб в Ломбардии. Кроме того, Мидир зачаровывает Камень Фроэха, и тот разбивается. Как ни странно, самому Фроэху последнее не причиняет никакого вреда; но Требланн умирает от горя. Узнав о происшедшем, Фроэх приходит с войском и осаждает Бри Лейт, требуя не только возмещения за гибель жены, но и обещания, что Требланн вернут ему. И Мидиру в конце концов действительно приходится ее вернуть — либо воскрешенной, по мнению Рудольфа Турнейсена, либо, как полагает Джеймс Карни, в числе тех мертвых, которые перенесли тело Фроэха в сид Фройх после того, как сам он погиб во время событий «Похищения Быка из Куальнге» [12]. Версия Турнейсена представляется более естественной. Какой смысл был Фроэху прибегать к силе оружия еще при жизни, чтобы обеспечить себе воссоединение с Требланн лишь после смерти?

Таким образом, налицо явное сходство с мифом об Орфее. Однако не вполне ясно, кто исполняет роль Аида — Мидир или Донн? С одной стороны, Мидир навлекает смерть на Требланн, но делает это лишь косвенно и, можно предположить, непреднамеренно. Скорее уж он пытается — безуспешно — навлечь смерть на Фроэха, разбивая его Камень; но желать смерти Требланн у него нет никаких причин. С другой стороны, именно в Доме Донна, Требланн расстается с прежней жизнью, а затем и умирает по-настоящему. Мидир же, напротив, позднее воскрешает ее. Можно было бы предположить, что функция Донна — отнимать жизнь, а Мидира — возвращать. Не исключено также, что Мидир — Владыка Мертвых среди Туата Де Данаан, а Донн — среди сыновей Миля. Но, так или иначе, роль Аида остается разделенной между Мидиром и Донном. При этом положение Мидира остается неясным, но Донн со всей определенностью исполняет функции Владыки Мертвых.

Разумеется, проблема здесь в том, что сыновья Миля, в отличие от Туата Де Данаан, обычно не воспринимались как некий сверхъестественный народ. Более того, сама принадлежность Донна к сыновьям Миля оказывается спорной. В поэме XVIII века Эндрю Мак-Кертин называет его родным или двоюродным братом Айне и Айфе и «великого сына Лера [т.е. Мананнана], ходившего по морю, как по суше», а также связывает его родством с Энгусом Оком и Лугом Длинноруким [13]. Свидетельства одной-единственной поэмы, да еще и настолько поздней, значат не так уж много в сравнении с данными «Книги захватов», но достоверность сведений, приведенных в «Книге захватов» по этому конкретному вопросу, также вызывает сомнения у некоторых исследователей. Отмечая, что у Ненния Донн не назван в числе сыновей Миля, Куно Мейер предполагает, что переписчики ирландской «Книги захватов» по собственному произволу ввели его в повествование, предварительно разжаловав из «языческих богов», т.е., по всей вероятности, из Туата Де Данаан [14]. Но гипотеза о том, что Ненний «внес поправку» в «Книгу захватов», чрезвычайно сомнительна. Ненний ставил своей задачей написать историю бриттов, а не перевести «Книгу захватов» полностью. И любые пропуски в тексте последней легко объясняются допущенными им редакторскими сокращениями. А в «Книге захватов» недвусмысленно утверждается, что Донн был одним из сыновей Миля.

Его статус Владыки Мертвых находит подтверждение не только в «Сватовстве к Требланн», но и в цитированном выше стихе из «Разрушения дома Да Дерга»: «Мы скачем верхом на конях Донна Тетскораха из волшебных холмов. Хоть мы и живы, но все же мертвы» [15]. В современном фольклоре роль Донна усложняется, но и здесь он безоговорочно сохраняет функции Аида. Считается, что он обитает под холмом Кнок-Фиринне в графстве Лимерик. Там он собирает под своим владычеством всех, кто принял безвременную смерть. Одному человеку, снискавшему благосклонность Донна и допущенному в Кнок-Фиринне живым, было «позволено забрать с собой в мир живых брата и сестру, которые давно считались погибшими» [16].

Почему же в таком случае функции Владыки Мертвых принял на себя один из сыновей Миля? Не исключено, что ответить на этот вопрос поможет данное Фрэнсисом Джоном Бирном описание Донна как «обожествленного предка, к которому приходят после смерти все ирландцы» [17]. Жорж Дюмезиль в первых двух главах своей книги «Судьба короля» анализирует функции нескольких мифологических персонажей, к которым также применимо определение Бирна. Прежде всего, это индийский Яма и иранский Йима. Персонажи такого рода, заключает Дюмезиль, — не столько боги мертвых, как, например, Осирис, сколько первопроходцы в загробном мире [18]. Донн должен был оказаться сыном Миля, чтобы быть смертным, поскольку он — первый, кому предстояло умереть и подготовить место в загробном мире тем, кто за ним последует.

Этот вывод особенно важен тем, что ввиду вышесказанного посмертная судьба сыновей Миля остается в их собственных руках. Древние ирландцы не считали, что после смерти они перейдут в ряды Туата Де Данаан или под их покровительство. Они верили, что останутся сыновьями Миля под властью себе подобного. Поэтому если мы будем продолжать настаивать, что Туата Де Данаан — это духи предков, придется признать, что это духи предков какого-то другого народа. Для сыновей Миля войти в их число (подобно Байле и Айлин) — не правило, а редчайшее исключение.

V. Лингвистические свидетельства

Осталось рассмотреть некоторые ирландские слова, предположительно подразумевающие некую связь между Туата Де Данаан и умершими. Например, как обозначение представителей Туата Де иногда используются слова scath и scál, которые можно перевести как «призрак». Но древние источники, а вслед за ними и современные специалисты указывают, что эти же слова могут переводиться и как «герой». В «Словаре Кормака», который датируется концом IX или самым началом X века, взаимосвязь двух этих значений объясняется так: «ASCAID [AscathB], т.е. “герой”; asgaete [ascataB], т.е. “героический”: от ужаса, который внушает герой, подобно призраку или тени». Таким образом, в интересующем нас контексте этим словам можно не придавать особой значимости [19].

Более важное и более сложное слово — sídh. Помимо этого слова, означающего, естественно, «холм фэйри» или «волшебный холм», есть еще слово síth, которое означает «мир, покой». В современном ирландском они произносятся по-разному, но в древности могли звучать очень схоже, из чего некоторые исследователи заключают, что, по большому счету, два эти слова означают одно и то же. В упрощенном виде эта теория излагается в труде Роберта Керка (XVII века) «Тайное содружество», посвященном шотландской вере в фэйри. Керк отмечает, что «наши шотландские горцы до сих пор проводят различие между SluaghSaoghaltа [20] и Sluagh Sith, утверждая, что души, лишенные своего обиталища, уходят в Sith». Далее он поясняет, что «эти наши хлопотливые и мирные соседи именуются Sith’ами, [потому что они — ] народ, живущий с нами в мире и согласии» [21]. Полагаю, уже из собственных рассуждений Керка явствует, что он попросту путает слова sídh и síth. Разумеется, он использует современный гэльский, а в современном гэльском síth — это дательный падеж ед.ч. или вариант обычного именительного ед.ч. слова síoth. А слово Sluagh («воинство») требует родительного падежа единственного числа. Родительный падеж ед.ч. от síoth — síotha, и, таким образом, «мирное воинство» по-гэльски — «Sluagh síotha», а не «Sluagh Sith». Sith же в этом выражении может быть только орфографическим вариантом слова sídhe (родительный падеж единственного числа), т.е. «холма». Это объяснение согласуется и с современным произношением: sídhe и síth произносятся примерно одинаково — как «ши», но sídh — иначе, как «шиг». Таким образом, sluagh sídhe, или Sluagh Sith (независимо от формы записи) — это народ холма, а не мирный народ.

Ввиду неоспоримого сходства слов sídh и síth сохраняется вероятность того, что между ними действительно возникла некая связь наподобие каламбурной. Но это в лучшем случае доказывает, что смешение Туата Де Данаан с духами мертвых возникло в результате лингвистического недоразумения, а не наоборот. Впрочем, даже это сомнительно, так как мир и покой — все же не точные синонимы смерти. Томас О’Каси предполагает каламбурную связь иного типа: «Мирная жизнь, гарантами которой выступали короли мифической древности, правившие с благословения Мира Иного, в мире здешнем воспринимается райское отдохновение». И далее он добавляет: «Иной Мир — источник космической Правды (fír) короля, а основной его признак — мир и покой» [22].

Но, разумеется, не исключено, что между словами sídh и síth вообще нет связи. Именно такого мнения придерживался Дуглас Хайд, полагавший, что sídh родственно санскритскому siddha («просветленный человек») [23]. Но для нас важно то, что эти слова, sídh и síth, в каких бы отношениях они друг с другом ни находились, не могут подтвердить наличие связи между Туата Де Данаан и духами мертвых. Полностью отрицать эту связь невозможно, и все же едва ли не единственным аргументом в ее пользу остается повесть о Байле и Айлин. Все прочие свидетельства не столько поддерживают, сколько, напротив, развенчивают теорию о Туата Де Данаан как духах предков. Напомним, однако, случай с Донном, намекающий на возможность того, что Туата Де Данаан были духами предков какого-то другого, не кельтского племени. Не исключено, что здесь скрывается ключ к решению всей проблемы. Если это правда, то разница между Туата Де Данаан как духами предков и Туата Де Данаан как сохранившейся в фольклоре памятью о другом народе оказывается не так уж велика. И если этот народ действительно вымер в реальности, но продолжает жить в воображении, то трудно избавиться от парадоксального и почти скептического осознания того, что Вечно Живые — ныне всего лишь призраки.

Перевод с английского Анны Блейз