* * *
…все аутентичные с лингвистической точки зрения описания эльфов, из какой бы местности они ни происходили, согласуются между собой в одном, а именно: эльфы были в некоторых отношениях парадоксальны.
Прежде всего, люди не понимали, в какой точке между полюсами добра и зла следует их поместить. Эльфы произошли от Каина, первого убийцы, заявляет автор «Беовульфа»1. Впрочем, они не настолько уж плохи, намекают персонажи «Сэра Гавейна»2 (зеленый великан играет честно и даже отпускает сэра Гавейна подобру-поздорову), хотя все-таки внушают сильнейший страх. Нельзя приносить им жертвы (álfa-blót), утверждают в один голос все исландцы христианской эры. С другой стороны, неплохо бы постараться их задобрить: иначе, напоминали друг другу англосаксы, человека может поразить wæterœfádl («болезнь водяного эльфа» — вероятно, водянка) или œlfsogoða (лунатизм). Широко распространена была вера в «эльфийскую стрелу»3, ассоциирующуюся, с одной стороны, с кремневыми наконечниками стрел доисторического человека, а с другой — с метафорическими стрелами дьявольского искушения. Результатом был поголовный страх перед эльфами.
Но страху сопутствует притягательность. Ælfscýne — одобрительный англосаксонский эпитет прекрасной женщины: «наделенная эльфийской красотой». Fríð sem álfkona, говорили исландцы: «прекрасная, как женщина эльфов». В давнем и хорошо известном многим народам предании об эльфах особо подчеркивается их гипнотическое очарование. Будь то Верный Томас на берегу ручья Хантли, взору которого предстает «королева прекрасной Страны фей»4, или юная дева, до слуха которой доносится пенье эльфийского рога, — и в том, и в другой мгновенно пробуждается вожделение. Верный Томас, пренебрегая всеми предостережениями, уходит вслед за королевой фей и покидает земной мир на семь лет, а после (в версии Вальтера Скотта) вновь возвращается к королеве по первому ее зову. Средневековый роман «Сэр Лаунфаль»5 завершается таким же радостным исходом в волшебную страну. К идее побега женщины с эльфами относились не столь благожелательно. Леди Изабель из шотландской баллады6 вынуждена спасать свою невинность и саму жизнь от коварного рыцаря-эльфа, которого сама же и призвала, а Чосер в начале «Рассказа батской ткачихи» отпускает по поводу эльфов и монахов несколько шуток, соль которых в том, что последние куда похотливее первых, хотя первые также известны своей слабостью к молодым девушкам7.
Притягательность идет рука об руку с опасностью. И действительно, сюжет «молодой человек — королева эльфов», как правило, оканчивается для юноши трагично — не из-за того, что он поддался на соблазн, но из-за того, что в конечном счете был покинут. Воспоминания об утраченном счастье и «разочарование», наступившее, когда рассеялись «чары», терзают героя Китса, что бродит «один, угрюм и бледнолиц»8.
Каким образом подобное сочетание несовместимых, казалось бы, эмоций — страха и влечения — могло возникнуть в обыденной реальности, понять не так уж сложно. Красота сама по себе опасна; именно это пытается объяснить Сэм Гэмджи Фарамиру в «Двух башнях», рассказывая о нраве Галадриэли, королевы эльфов: «Насчет опасной — не знаю», — говорит Сэм в ответ на чрезвычайно точное замечание Фарамира о ее «опасной красоте»:
Сдается мне, чужаки сами приносят с собой опасность в Лориен — и находят ее там, потому что сами же и принесли. Да, пожалуй, можно сказать и так — опасная, но это потому, что в ней такая огромная сила. Вот ты, ты бы мог расшибиться об нее вдребезги, как корабль о скалы… ну, или утопнуть, как хоббит в реке. Но ведь сами скалы или река в этом не виноваты.
То же самое можно сказать и о даме сэра Лаунфаля или Верного Томаса. И нетрудно догадаться, что покинутые жены и невесты или мужья и отцы людей, поддавшихся эльфийским чарам, состряпали бы на этот счет совсем другую историю! Не долго думая, они поставили бы ylfe в один ряд с Каином — или Молохом. Но мнение их было бы основано всего лишь на слухах и, вдобавок, пристрастно (точь-в-точь, как мнение Боромира или Эомера и его всадников, ВК I 352 или II 35).
Сильная сторона «вос-созданий» Толкина в том и состоит, что они соединяют в себе все доступные свидетельства, стремясь объяснить и положительные, и отрицательные черты, отмеченные в народных поверьях; дух исследования и включенные в повествование предрассудки, слухи и противоречивые мнения придают эльфам (как и другим расам) подлинную глубину. Например, в рассказе о Лотлориене Толкин сводит воедино различные версии представлений о необычных отношениях эльфов со временем. Большинство преданий утверждает, что люди, вернувшиеся из Волшебной страны, теряли ориентацию во времени. Как правило, им казалось, что время в мире людей пролетело невероятно быстро: три ночи в Стране эльфов тянулись три года, а то и целый век по людскому счету. Но иногда вернувшемуся из Волшебной страны могло показаться, что в их отсутствие время в мире людей стояло неподвижно. В датской балладе «Elverhøj» («Холм эльфов») эльфийская дева поет:
Striden strom den stiltes derved,
som førre var van at rinde;
de liden smmafiske, i floden svam,
de legte med deres finne.
(Недвижно стоял тогда быстрый поток, что прежде струился; рыбки, что плавали в нем, играли плавниками во времени).
Делало ли это противоречие все подобные истории недостоверными? По мнению Толкина, оно, скорее, свидетельствовало о том, что К.С. Льюис называл «непредвидимостью» бытия; и в «Братстве Кольца» Толкин уделил этому явлению особое внимание (ВК I 404—405). Сэму кажется, что они провели в Лотлориене (чем не «холм эльфов»?) всего три ночи, но «уж никак не целый месяц. Будто время там вообще в счет не шло!» Фродо соглашается, но Леголас утверждает, что с точки зрения эльфов дело обстоит далеко не так просто:
Для эльфов мир пребывает в движении, и движется он очень быстро, но и столь же медленно. Быстро, ибо сами они почти не ведают перемен, а всё прочее стремительно мчится мимо; и в том для них скорбь. Медленно, ибо не ведут они счет проходящим годам — для себя не ведут. Смена зим и лет — только зыбь, вторящая себе вновь и вновь, на долгой-долгой реке.
Это объяснение примиряет между собой мотивы «ночи длиною в год» и «недвижно застывшего потока». С формальной точки зрения, оно избыточно, т.е. не играет никакой роли в сюжете «Властелина Колец» как таковом. Однако, наряду со многими другими случайными отступлениями, пояснениями и аллюзиями9, оно помогает поддерживать особую атмосферу повествования — странную смесь незнакомого с привычным, ощущение того, что все события исполнены здравого смысла, но вращаются вокруг некой непостижимой тайны. У самого Толкина это ощущение сформировалось в ходе долгих раздумий над литературными и лингвистическими загадками; и оно объясняет, почему он придавал такое важное значение «внутренней связности» и «тону».
Примечания
1. Не рад был Каин
убийству Авеля,
братогубительству,
ибо Господь
первоубийцу
навек отринул
от рода людского,
пращура зла,
зачинателя семени
эльфов, драконов,
чудищ подводных
и древних гигантов,
восставших на Бога… (Беовульф, 2. Рус. пер. В. Тихомирова. М.: Художественная литература, 1975.). — Примеч. перев.
2. См.: http://www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/literatura/SER_GAVEN_I_ZELENI_RITSAR.html. — Примеч. перев.
3. Англ. elf-shot; в переносном смысле — болезнь, насылаемая эльфами; сглаз. — Примеч. перев.
4. Имеется в виду Томас Лермонт, или Томас-Рифмач, персонаж знаменитой шотландской легенды; см.: http://ru.wikipedia.org/wiki/Томас_Лермонт. — Примеч. перев.
5. «Сэр Лаунфаль» — рыцарский роман, написанный Томасом Честром в середине XIV в. по мотивам «Лэ о Ланвале» Марии Французской (2-я пол. XII в., Англия). Сюжет см.: http://www.russianplanet.ru/filolog/kurtuaz/england/arthur/launfal.htm; см. также: http://www.russianplanet.ru/filolog/kurtuaz/france/lanval.htm. — Примеч. перев.
6. Имеется в виду баллада «Рыцарь-эльф» («The Elfin Knight»); текст см.: http://sniff.numachi.com/~rickheit/dtrad/pages/tiSCARFR2.html. — Примеч. перев.
7. Чрез сотни лет теперь совсем не то,
И эльфов не увидит уж никто.
Монахи сборщики повсюду рыщут
(Их в день иной перевидаешь тыщу,
Их что пылинок в солнечных лучах).
Они кропят и крестят все сплеча:
Дома и замки, горницы и башни,
Амбары, стойла, луговины, пашни,
И лес кругом, и ручеечек малый,
Вот оттого и фей у нас не стало,
И где они справляли хоровод,
Теперь там сборщик поутру идет
Иль, дань собрав с благочестивой черни,
Вспять возвращается порой вечерней,
Гнуся обедню под нос иль псалмы.
Теперь и женщины с приходом тьмы
Без страха ночью по дорогам ходят:
Не инкубы – монахи в рощах бродят… (Джеффри Чосер. Кентерберийские рассказы. Рассказ батской ткачихи. Рус. пер. И. Кашкина, О. Румера). — Примеч. перев.
8. Из стихотворения Дж. Китса «La Belle Dame Sans Merci», пер. Л. Андрусона. Полный текст см.: http://ru.wikisource.org/wiki/La_Belle_Dame_sans_Merci_(%D0%9A%D0%B8%D1%82%D1%81/%D0%90%D0%BD%D0%B4%D1%80%D1%83%D1%81%D0%BE%D0%BD). — Примеч. перев.
9. Таковых слишком много, и рассмотреть их все в рамках этого обсуждения не удастся. Однако можно отметить, что толкиновское представление об эльфах как искусных лучниках восходит непосредственно к поверью об «эльфийской стреле»; что связь эльфов с морем и уход Фродо за море вместе с эльфами весьма напоминают предание о смерти короля Артура в той версии, что приведена только у Лазамона — вустерширского поэта XII в., которого Толкин считал последним хранителем древнеанглийской традиции; что дары Галадриэли соотносятся с сюжетами некоторых английских и скандинавских родовых преданий — таких, как легенда об «удаче Иденхолла», или предание, приведенное в романе Сигрид Ундсет «Кристин, дочь Лавранса» (ч. 2, гл. 6); что «эльфийскость» — качество, во «Властелине Колец» несколько раз обнаруживавшееся в людях, и его также приписывал себе поэт Джеффри Чосер. Но при всем этом Толкин нигде не использует чрезвычайно популярное поверье о «подменышах». — Примеч. авт.
«Удача Иденхолла» — стеклянный кубок XIII в., хранившийся в роду Масгрейвов, владевших поместьем Иденхолл в Камберленде. По преданию, был оставлен в саду Иденхолла эльфами; с этим кубком связывалась удача поместья. В 1834 году Людвиг Уланд написал балладу, повествующую о том, как кубок был случайно разбит на пиру, после чего Иденхолл был захвачен врагами, а его хозяин погиб. См.: http://www.vam.ac.uk/collections/glass/stories/edenhall/. — Примеч. перев.
Далее имеется в виду следующий отрывок из романа «Кристин, дочь Лавранса»:
…Это случилось вскоре после того, как святой Улав окрестил жителей долины и Эудхильд Прекрасная из Шенне исчезла, заключенная в гору. Втащили церковный колокол на нагорье и звонили в него в поисках девушки; на третий вечер она появилась и уже шла по горному лугу, так украшенная золотом, что сверкала, как звезда. Но тут веревка лопнула, колокол скатился вниз по каменной осыпи, и Эудхильд пришлось вернуться в гору.
Но много лет спустя, однажды ночью, к священнику явились двенадцать витязей… На них были золотые шлемы, серебряные кольчуги, и они сидели верхом на темно-гнедых жеребцах. То были сыновья Эудхильд от горного короля, и они просили, чтобы их мать погребли по христианскому обряду и в освященной земле. Живя-де в горе, она старалась сохранить свою веру и соблюдала все праздники, поэтому слезно молит об этой милости. Но священник отказал; в народе рассказывалось, что за это он теперь сам не знает себе покоя в могиле: осенними ночами бывает слышно, как он бродит по роще выше церкви и плачет, раскаиваясь в своей жестокости. В ту же ночь сыновья Эудхильд отправились в Шенне с поклоном от своей матери ее старым родителям. Наутро во дворе была найдена золотая шпора. И тамошний народ, видно, до сих пор считается родством с потомками семьи из Шенне, ибо им всегда сопутствует особенное счастье в горах.
(Сигрид Унсет. Кристин, дочь Лавранса. СПб.: Северо-Запад, 1992, сс. 290—291). — Примеч. перев.
* * *
…приблизительно тем же путем Толкин шел в работе над образом гномов (карликов, dwarves ). Это также древнее слово, ср. древнеаглийское dweorth, древнеисландское dvergr, древневерхненемецкое twerg, готское *dvairgs и т.д. Долгое время подобные слова, по-видимому, смешивались с обозначениями эльфов, вследствие чего возникла изрядная путаница в связи с понятиями «светлых эльфов» (собственно эльфов), «черных эльфов» (гномов?) и «темных эльфов» (?). Толкин не забыл и о последних — они появляются в истории Эола в «Сильмариллионе». Но еще более интересно отразившееся в различных источниках некое смутное ощущение того, что с гномами — в отличие от эльфов — люди могли сосуществовать на равных, хотя их общение зачастую омрачалось враждой. В известной сказке (из собрания братьев Гримм) семеро гномов помогают Белоснежке, однако карлик из «Белоснежки и Краснозорьки» (также у братьев Гримм) очень богат, но при этом угрюм и неблагодарен. Гномы тесно ассоциируются с золотом и горным делом, а также часто фигурируют в сюжетах о нарушении уговора: скандинавский бог Локи проигрывает карлику свою голову, но отказывается платить по счету и отделывается хитроумной уверткой1 в духе Порции2; у другого карлика, Андвари, тот же Локи отбирает все его сокровища вплоть до последнего (рокового) колечка, которое Андвари умоляет ему оставить3. «Inter uos nemo loquitur, nisi corde doloso», — вкладывает горькую истину в уста гнома создатель германской поэмы XI в. «Руодлиб»: «…среди вас [людей] ни единого нет, кто бы говорил, не тая в сердце обман. Вот почему никогда вам не обрести долгую жизнь…»4. И долголетие гномов, и связанный с ними мотив нарушения условий сделки нашли отражение в «Хоббите». Традиционным является и представление о том, что гномы живут «под горой». «Прорицание вельвы», знаменитая древнескандинавская поэма, повествующая о конце света, связывает цвергов (карликов) с камнем: «stynia dvergar fyr steindurom»: «цверги стонут за каменной дверью». Снорри Стурлусон (в своем роде северный Лайамон5) утверждает, что они «завелись <…> в земле, подобно червям», а его соотечественники-исландцы долгое время называли эхо «речью цвергов» (dvergmál). Соответствия между сочинениями, столь далекими друг от друга во времени и пространстве, как «Младшая Эдда» Снорри (Исландия, XIII в.) и «Сказки» братьев Гримм (Германия, XIX в.), в этом отношении поистине удивительны и даже, можно сказать, вызывающе наглядны, и Толкин отнюдь не первым обратил на это внимание: сами братья Гримм подметили, что подобные совпадения свидетельствуют о некоем «изначальном единстве», «des ursprünglichen Zusammenhangs». Zusammenhangs — «взаимосвязь». Во многом так же рассматривал все эти сюжеты и Толкин, и как бы мы ни интерпретировали данный феномен, сам по себе он не подлежит сомнению.
Однако существует еще один фактор, которому Толкин придавал огромное значение в работе над своими портретами эльфов и гномов, а именно — литературные произведения. Сколько бы он ни нашел и ни использовал перекрестных ссылок, все же наиболее пристальное внимание он, по-видимому, уделял некоторым отдельно взятым поэмам, сказкам, оборотам речи и образам, ложившимся в основу его представлений о целых народах или племенах. Пытаясь ответить на вопрос о том, какие именно это были произведения, мы, разумеется, можем лишь строить догадки, но я рискну предположить, что «ключевым источником» для толкиновских эльфов стало описание короля-охотника из «Сэра Орфео», а для гномов — предание о «Hjaðningavíg» («битве Хьяднингов»), «вечной битве», из «Младшей Эдды» Снорри. Из этих источников были взяты их «ключевые качества» — неуловимость и мстительность, соответственно.
Начнем с более простого — с легенды о «вечной битве», сюжет которой таков: жил-был конунг Хёгни, и была у него дочь Хильд. Когда отец отлучился из дому, дочь была похищена (по некоторым версиям, ее соблазнил искусный арфист) конунгом-пиратом по имени Хедин. Хёгни пустился в погоню и настиг их на острове Высокий, что из Оркнейских островов. Хильд попыталась примирить Хёгни с Хедином, предупредив отца, что похитивший ее конунг готов к бою. Но «сурово ответил Хёгни дочери». Когда два войска уже изготовились к битве, Хедин обратился к отцу девушки с более выгодным для того и более учтивым предложением мира. Но Хёгни отказался пойти на мировую: «Слишком поздно заговорил ты о мире, ибо я уже обнажил свой меч Наследство Даина, что сковали карлы. Всякий раз, когда его обнажают, он должен принести смерть, и рубит он всегда без промаха, и не заживает ни одна нанесенная им рана». Не устрашившись этой угрозы (как и подобало викингу), Хедин восклицает в ответ: «Добрым зову я тот меч, что верен хозяину», — и начинается битва. Каждый день воины вступают в бой, каждую ночь Хильд воскрешает убитых колдовством, и так будет продолжаться до конца света.
Это, очевидным образом, предание о неукротимой гордыне, пылающей ярким пламенем в сдержанных репликах персонажей; его поворотная точка — принятое Хёгни решение сражаться и отказ хотя бы задуматься о возможности выкупа; «объективный коррелят» этой гордыни и решения — меч Dáinsleif, «Наследство Даина», выкованный карлами (гномами) и не ведающий пощады. Практически тождествен ему меч Тирфинг из «Саги о Хейдреке», которую редактировал Кристофер Толкин: созданный гномами, прóклятый и беспощадный, становится причиной убийства между близкими родичами и горестного возгласа, которым завершается сага: «Никогда не забудется это; рок норн жесток». По-видимому, именно эти качества Толкин избрал и разработал как основные характеристики гномов. В «Хоббите» Торин Со Товарищи движимы не только жадностью, но и жаждой мести; в «Приложении А» к «Властелину Колец» центром истории гномов становится долгая и многотрудная месть Траина за Трора, а Даин Железная Пята — само воплощение стойкого, справедливого, ожесточенного и в чем-то несчастливого характера всей гномьей расы в толкиновском Средиземье. И, полагаю, мы вправе утверждать, что «вдохновение» в работе над портретом этой расы (в отличие от приложенной к делу «изобретательности» как более трудоемкого элемента) почерпнуто непосредственно у Снорри, из «битвы Хьяднингов» и от «меча Наследство Даина, что сковали карлы». Пользуясь собственным выражением Толкина, это и была «точка плавления воображения» («fusion-point of imagination»), которую, повстречав однажды, уже невозможно забыть.
Что касается эльфов, то для них точкой плавления или воспламенения стали, судя по всему, двадцать-тридцать строк из средневековой поэмы «Сэр Орфео», которая и сама по себе представляет поразительный образец творческой алхимии. По своему происхождению это всего лишь античная история Орфея и Эвридики, однако поэт XIV века (или, быть может, некий его забытый предшественник) внес в нее два радикальных изменения: во-первых, царство мертвых превратилось в страну эльфов, из которой приходит король эльфов и похищает даму Эвродис; во-вторых, сэр Орфео, в отличие от своего античного прототипа, добивается успеха и возвращает свою жену, победив короля эльфов силой музыки и благородства. Самый знаменитый и самобытный фрагмент поэмы — описание эльфов, которых то и дело замечает в глуши Орфео, безумный и нагой, скитающийся в поисках жены; при этом остается неясным, что перед ним — галлюцинации, призраки или реальные существа по ту сторону некой прозрачной преграды, прорваться за которую Орфео не в силах. Вот этот отрывок в переводе Толкина:
There often by him would he see,
when noon was hot on leaf and tree,
the king of Faery with his rout
came hunting in the woods about
with blowing far and crying dim,
and barking hounds that were with him;
yet never a beast they took nor slew,
and where they went he never knew…
(И часто видел он / в полдень, когда горячий свет ложился на листву и деревья, / как король эльфов со своей свитой / выезжал на охоту в леса; / и слышались издалека пенье рога, и приглушенные кличи, / и лай гончих, что следовали за ним; / но ни разу они не затравили и не убили ни единого зверя, / и куда они исчезают, не ведал он…)
Многие из этих намеков запали в душу Толкину: гулко поющие рога призрачного войска, что последует за Арагорном по «тропам мертвых»; «дальнее пенье рогов» той «великой охоты», что проезжает мимо притихших гномов в Сумрачном лесу («Хоббит»); и в том же «Хоббите» — образ свирепого, гордого, вспыльчивого и благородного короля эльфов, что бросает Торина в темницу, но в конечном счете поступает по справедливости даже с Бильбо. Но самые прочные из всех подобных ассоциаций — связь эльфов с дикой природой (которую, в глазах Толкина, подкрепляли такие англосаксонские сложные слова, как wood-elf — «лесной эльф», water-elf — «водяной эльф», sea-elf — «морской эльф» и многие другие) и с музыкой арфы, инструмента, с помощью которого сэр Орфео отвоевывает свою жену. Быть может, для Толкина оказалось значимым даже то, что в «Сэре Орфео» эльфы освободили и наградили своего соперника-арфиста за искусную игру, тогда как выкованный гномами меч Наследство Даина, по некоторым версиям предания о «битве Хьяднингов», обрекает Хьярранди (северного Орфея) не просто на смерть, но на бесконечно повторяющуюся гибель. В двух этих деталях сосредоточен весь конфликт двух рас, несовместимых как по характеру, так и по образу действия. Однако чем дальше мы заходим в рассмотрении того, как Толкин использовал в данном случае старинные тексты и фрагменты, тем очевиднее становится, с какой легкостью ему удавалось почувствовать, что за хаосом осколков древней поэзии Севера скрываются связность и смысл, — нужно только не жалеть усилий, и они отыщутся. Как писал Шекспир о другом Зачарованном Лесе, в котором человек здравомыслящий не увидит ничего особенного, —
Однако их рассказ об этой ночи,
Об их совместном извращенье мыслей
Свидетельствует больше, чем о грезах,
И вырастает в подлинное нечто;
Хоть это все и странно, и чудесно
(«Сон в летнюю ночь», V, I, пер. М. Лозинского).
Я вовсе не хочу сказать, что Толкину пришелся бы по сердцу этот уничижительный отзыв о «грезах», не говоря уже о пародии на эльфов, каковую являют собой Паутинка, Боб, Мотылек и Горчица. Однако Ник Моток не лишен некой близкой ему бравурности, и тем более знакомо Толкину чувство Ипполиты, что грезы эти «вырастают в подлинное нечто».
Примечания
1. «Карлик хотел было отрубить Локи голову, но Локи сказал, что ему, мол, принадлежит голова, но не шея. Тогда карлик взял ремешок и нож и хотел проткнуть в губах у Локи дырки и зашить ему рот. Но нож никак не резал. Тогда он сказал, что тут лучше бы сгодилось шило его брата, и лишь помянул это шило, откуда ни возьмись, появилось шило и проткнуло Локи губы. Сшил он губы вместе, но Локи вырвал ремешок с мясом» (Младшая Эдда, 35). — Примеч. перев.
2. Порция — героиня пьесы У. Шекспира «Венецианский купец». — Примеч. перев.
3. «И когда они вошли в скалу, карлик вынес все золото, что у него было, и это было огромное богатство. Тут карлик смахнул себе под руку золотое колечко. Локи заметил это и велел отдать кольцо. Карлик молил не отнимать у него кольца, говоря, что это кольцо, если он сохранит его, снова умножит его богатство. Но Локи сказал, что он не должен оставлять себе ни крупицы золота, отнял кольцо и пошел. И тогда карлик сказал, что то кольцо будет стоить жизни всякому, кто им завладеет. Локи говорит, что это ему по душе, и добавляет, что может быть и сбудется это предсказание, если он донесет его до ушей тех, кто возьмет себе кольцо» (Младшая Эдда, 39). — Примеч. перев.
4. «Руодлиб» — германская поэма, написанная на латыни ок. 1050 г. В изложении истории жизни молодого героя сплавлены мотивы германской героической поэзии и эллинистических сказаний. — Примеч. перев.
5. Лайамон — английский монах и поэт (XII—XIII вв.), первым изложивший на английском языке легенды о короле Артуре; автор эпической поэмы «Брут» стихотворного пересказа «Истории Британии» Гальфрида Монмутского. — Примеч. перев.
Перевод с английского
Анны Блейз
