Raven Kaldera (c)
Перевод: Анна Блейз (с)
Настоящий перевод доступен по лицензии Creative Commons «Attribution-NonCommercial-NoDerivs» («Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений») 3.0 Непортированная.
Одна моя знакомая язычница рассказала такую историю: она начала встречаться с парнем, который производил впечатление умного, серьезного и прогрессивного человека. Человека, не погрязшего в предрассудках консервативных массовых религий; человека, который, казалось бы, мог разделить ее взгляды или, по крайней мере, не заклеймить ее как сатанистку. И вот у них зашла речь о религии, и моя знакомая сообщила своему парню, что она — язычница. Тот кое-что слышал и даже немного читал о том, что представляет собой эта вера. И, тем не менее, в ответ он воскликнул: «Ну и ну! А мне казалось, что ты такая умная и серьезная!»
Для него язычество было отнюдь не тем кощунственным бесовским культом, каким оно мнится людям, не столь осведомленным о сути этой религии. Для него оно было всего лишь примитивной, наивной и неуклюжей практикой, не заслуживающей серьезного внимания, — некой утешительной смесью неосознанных детских суеверий с бессмысленным экстазом фанатов на рок-концерте. Иными словами, язычество казалось ему даже не столько «верой», сколько субкультурой, ориентированной скорее на социальную деятельность в рамках своей страты, чем на реальное служение богам. И признать эту субкультуру полноценной религией для зрелого и вдумчивого человека, настроенного на решение важных духовных вопросов, он, разумеется, не мог.
Именно с такой точкой зрения на мою веру я все чаще и чаще сталкиваюсь в межрелигиозных кругах, и у большинства современных язычников, с которыми я обсуждал вышеописанную проблему, не находится ответа на вопрос, как с этим быть. Те немногие, кто предлагает хоть какие-то решения, склоняются к тому, чтобы для начала сделать нашу субкультуру более приемлемой для других религиозных субкультур, но лично мне подобный подход представляется ошибочным. Одна из основных причин, по которым нашу религию не принимают всерьез, собственно и состоит в нашей зацикленности на неоязыческой субкультуре (или группе субкультур), в сферу которой, как ни печально, попадают даже наиважнейшие вопросы этики, политики и жизненных ценностей. Поэтому прежде всего нам следовало бы задаться другими непростыми вопросами, касающимися нашей религии как таковой. Даже полемизировать о ней (а я понимаю, что полемика неизбежна) — и то лучше, чем игнорировать проблему вовсе. Если мы не можем объяснить глубинную суть нашей религии (или, возможно, лучше сказать «религий», потому что между нашими общинами немало различий и разногласий) людям посторонним, это значит, что мы и сами не понимаем ее до конца.
Я отдаю себе отчет, что теология неоязыческого политеизма мало кому интересна, включая и самих язычников. Неоязычество родилось на почве нескольких мистериальных традиций, придерживавшихся достаточно емкого и ясного теологического мировоззрения, но со временем в его ряды влилось множество беженцев от массовых религий. Многие из них, по восторженному выражению кого-то из таких «эмигрантов», фактически, искали «религию для людей, которые не верят в религию»! Некоторые вообще не верили в богов и духов, да и ни во что, кроме самих себя, но в неоязычестве обнаружилось нечто такое, что их привлекло, — например, прогрессивная этика, отсутствие сексизма и гомофобии, культура положительного отношения к сексу и к женщинам, акцент на уважении к Природе, сопутствующие магические традиции, возможность создания неиерархических групп, да или хоть бы эстетика в духе «Властелина колец».
Казалось бы, таким анархистам от теологии следовало податься не в язычество, а в буддизм, но в буддизме есть свои сложности: акцент не на сакрализации, а на преодолении природного мира, многочасовые однообразные упражнения и вековые наслоения азиатского культурного наследия, которое формально не является частью буддийской системы, но приклеилось к ней намертво. Неоязычество же было свободно от подобных проблем и представлялось идеальной религией, удобной во всех отношениях… если только не задумываться о том, что, по идее, не худо бы и в самом деле верить во все эти древние языческие мифы со всеми их персонажами. Но большинство беженцев даже не забивали себе этим голову. Мифы можно было запросто перетолковать как притчи о глубинных процессах в человеческой психике, а богов представить как внутренние архетипы. Ритуалы можно было исполнять чисто механически, не отказываясь от них лишь потому, что они приятны «коллективному бессознательному», и ни на миг не задумываясь, что подобный подход может восприниматься как кощунство. Мы полагали, что наша религия — это практика, а не вера, и многих язычников такое отношение вполне устраивало.
Другие неоязычники тяготели к пантеизму, панентеизму и синкретизму. Все боги, полагали они, — это лишь различные ипостаси Единой Божественной Энергии, лишенной каких бы то ни было отличительных черт, кроме одной — божественности. Эту Энергию уподобляли бриллианту о множестве граней: в каждый данный момент видна лишь та его сторона, которой он повернут к свету, но все эти стороны — части одной и той же «сверхсущности». (Представления такого рода можно почерпнуть из самых разных источников, но самый прямой из множества путей, которыми пантеизм пришел в современное неоязычество, пролегал, по-видимому, через учения трансцендентализма и спиритуализма, а те, в свою очередь, черпали вдохновение в индуистской философии веданты, которая с древних времен проповедовала сущностное единство политеистического пантеона.) На этом основании многие стремились выявить функциональные соответствия между различными божествами, распределить их по категориям, а затем свести каждую категорию к какому-нибудь одному божеству, носящему множество имен. Можно было и не отказываться от многочисленных имен, но все они использовались как различные обращения к одной-единственной Богине или паре Богиня/Бог. Благодаря этому отпадала нужда в соблюдении культурного контекста: если все богини любви — это одна и та же богиня любви, хотя и воспринимавшаяся в различных культурах по-разному, то не имеет значения, каким из множества имен вы ее назовете и будут ли ваши подношения, ритуалы или представления о ней созвучны изначальному культурному контексту. Большинство из тех язычников, которые, по сути дела, верили во все подряд, были пантеистами. Вопреки сложившемуся стереотипу, вплоть до недавнего времени настоящие политеисты встречались довольно редко.
Когда эти настоящие политеисты решались заявить о своей позиции, неязычники (а во многих случаях и язычники-архетиписты) зачастую насмехались над ними, обвиняя в приверженности архаическим взглядам и слишком буквальном понимании «всех этих сказок». Особенно забавно эти упреки выглядели в устах неязычников, следующих иудео-христианской традиции: древнюю мифологию Запада они называли «сказками», а библейские истории о Яхве и легенды о деяниях святых принимали за чистую монету. Так или иначе, всем (независимо от принадлежности к языческой популяции), кто не верил в богов как самостоятельные сущности со своими особыми задачами и своими особыми средствами общения с человеком, политеизм представлялся чем-то вроде детской веры в Санту или Зубную фею. За этим стояло убеждение, что взрослому человеку позволено восторгаться архетипами, обитающими у каждого из нас в душе, но воспринимать их как настоящих живых существ со своими особенностями — уже не комильфо.
При этом, по-видимому, никто не замечал, что подобные высказывания обесценивают картину мира и умственные способности наших далеких предков. В немецком языке для этого явления есть специальный термин — Urdummheit, «глупость древних», то представление о том, что люди, жившие в доисторические и даже в раннеисторические времена, были не в пример глупее современного человека и что среднестатистический IQ возрастал лишь по мере развития культуры. Такой подход тешит самолюбие и позволяет с легкостью сбросить со счетов весь многотысячелетний опыт политеистического мировоззрения, классифицировав его как примитивные суеверия наших недоразвитых предков — невежественных дикарей, готовых поверить во все, что им почудится, и дающих всему непонятному фантастические объяснения, чтобы только не чувствовать себя такими беспомощными в этом опасном и пугающем мире. Даже самые прогрессивные современные люди, относящиеся с искренним уважением к аборигенным народам, сохранившимся до наших дней, подчас невольно скатываются в Urdummheit, хотя сами могут яростно это отрицать. «Древние люди вовсе не были глупыми, — спешат заверить нас современные ученые, — ничего подобного! Просто они были… ну, в общем, невежественными. Если бы они обладали современными знаниями, им и в голову бы не приходили все эти дурацкие и наивные выдумки. Они бы верили в то же, во что верим мы», — заключают эти ученые, про себя добавляя: «…то есть, почти ни во что».
Разглядеть скрытое оскорбление в этой смягченной версии Urdummheit несколько сложнее, но оно там есть. Если рассуждать логически, то Urdummheit — неизбежное следствие любых атеистических и монотеистических воззрений. Либо мы признаём, что древние люди, тысячелетиями молившиеся, медитировавшие и поклонявшиеся предкам, воспринимали и брали в расчет некую неявную, но объективно существующую реальность, либо объявляем их недоумками, которым не хватало мозгов отличить воображаемый опыт от объективного, а бесполезный — от такого, который действительно помогал выжить… и прожить достаточно долго, чтобы, собственно, стать нашими предками. Эту же альтернативу можно экстраполировать и на современный этноцентрический подход к сохранившимся до наших дней коренным народам и их духовным практикам: либо эти люди не глупее нас и верования их основаны, по крайней мере, отчасти, на некой объективной реальности, — либо тот культурный стержень, вокруг которого вращается вся жизнь этих народов, не стоит выеденного яйца.
Изучая историю Urdummheit, я так и не смог решить для себя окончательно, что же стоит за этим явлением: обычная человеческая глупость пополам с эгоцентризмом или же сознательное стремление дискредитировать всю религиозную историю человечества до утверждения монотеизма и пришедшего ему на смену светского атеизма. Вероятно, хватает и того, и другого. Но, в любом случае, на пути к настоящему пониманию и уважительному принятию коренных народов (в том числе и тех, от которых все мы происходим) главным препятствием для многих становятся именно политеизм и анимизм.
Вернемся, однако, к проблеме неоязычества. Неоязычество исторически складывалось как религия новообращенных, религия людей, сменивших веру, — и даже, как ни парадоксально это звучит, религия людей, решивших отказаться от религии. Соответственно, этос его оказался не только весьма неоднородным, но и нарочито неопределенным. Многие новообращенные, которым до этого всю жизнь указывали, во что им можно верить, а во что нельзя, успели преисполниться такой неприязни к религиозным авторитетам и догмам, что большинство языческих групп останавливались на простейшем принципе: «Если для тебя это работает, так и делай», — и даже не задумывались о том, чтобы выработать какие-нибудь стандарты для будущей групповой практики. Никто никого не критиковал: всем казалось, что это было бы «нечестно» и «обидно»; да и потом духовный опыт — личное дело каждого, и кто дает нам право судить о нем со стороны? Так неоязычество в целом уподобилось невротику с патологическим страхом конфликта, который сразу начинает улыбаться до ушей и нести всякую успокоительную чушь, если ему покажется, что собеседник чем-то расстроен — пусть даже самую малость. Со своей стороны, некоторые реконструкторские группы и некоторые из сохранившихся мистериальных традиций ударились в другую крайность, противопоставив этой духовной всеядности убеждение в том, что подлинные религиозные истины сохранились лишь в немногочисленных письменных источниках, избежавших христианских чисток, а любые откровения, посещающие современных людей, не имеют ни малейшего смысла, потому что «на самом деле» боги давно умолкли.
Ни тот, ни другой подход не решает проблем развивающейся ныне современной политеистической теологии. Установки типа «избегай конфликтов» и «во что ты веришь, то и правда» превосходны для личной духовной практики, если вы намерены до конца своих дней практиковать в одиночку (оговорим, что путь одиночной практики ничем не хуже любых других, а для многих и вовсе наилучший), но истины (и я намеренно использую здесь это слово во множественном числе) всегда порождали конфликты. За боязнью выдвигать какие бы то ни было абсолютные догмы — или хотя бы догмы, значимые на настоящий момент в контексте конкретного вероучения и подтверждающиеся практикой, — стоит не что иное, как страх перед серьезными вопросами о том, что такое боги и как устроен мир. С другой стороны, в тех скудных письменных источниках, которые дошли до нас от древних времен, зияют огромные лакуны, мешающие в полной мере понять, как отвечали на эти вопросы наши предки (и зачастую, в духе все той же Urdummheit, побуждающие отделаться предположением, что люди древности довольствовались некой примитивной картиной мира, не задаваясь подобными вопросами вовсе). И если мы не начнем изучать и сопоставлять божественные откровения, посещающие многих и многих современных верующих, заполнить эти лакуны не удастся никогда. Те, кто утверждает, что боги перестали говорить с людьми и не способны понять обстоятельства жизни современного человека, обесценивают живой религиозный опыт тысяч верующих.
Итак, с чего же нам начать построение теологии, созвучной тому, как мы, политеисты, представляем устройство вселенной исходя из своего практического опыта? Для начала можно поискать некое общее пространство или область «золотой середины», в которой все мы смогли бы сохранять непредубежденность, не отвергая в принципе саму возможность перемен, — и, в то же время искать подтверждения нашим гипотезам как в древних, так и в современных источниках.
Кроме того, можно начать с обсуждения наших верований и опыта и научиться слушать собеседников даже тогда, когда мы с ними не согласны. Сама эта книга возникла благодаря тому, что я набрался отваги провести семинар по теологии политеизма не с той позиции, с которой ее обычно исследуют, — то есть не в духе исторического и социологического сопоставления различных политеистических религий, — а с точки зрения моих личных убеждений и верований. Началось все с малого: прихожане моей домашней языческой церкви стали поговаривать, что религиозное образование не должно ограничиваться одной только сравнительной мифологией. Кроме того, мы начали разрабатывать программу подготовки священнослужителей, а для этой программы требовалось изложить верования нашей церкви четко и ясно, чтобы в дальнейшем все служители могли руководствоваться этими принципами. Сначала подобные пожелания стали высказывать ученики жрецов, а затем и прочие члены общины; наконец, один из них предложил мне выступить с лекцией на эту тему на каком-то языческом фестивале. И вскоре после этого я начал разъезжать по городам и весям со своим семинаром по практической, прикладной теологии политеизма (который, кстати, назывался так же, как и эта книга, — «Боги и как с ними быть»), выступая перед совершенно незнакомыми людьми и даже не представляя себе, каким религиозным традициям они следуют.
После занятий слушатели подходили ко мне и говорили: «Ну вот, теперь все стало гораздо понятнее!» Особенно красноречивые изъявления благодарности доставались мне от людей, которым раньше казалось, что единственный способ практиковать политеизм — это просто отправлять обряды, не слишком задумываясь о том, что за всем этим стоит. На самом же деле они жаждали более осмысленных ответов, а не просто отговорок в духе «все это страшная тайна и даже не пытайтесь это понять — все равно не поймете». Стало очевидно, что потребность в серьезной теологической теории — или даже нескольких вариантах подобных теорий — действительно очень велика.
Поначалу мне было очень неуютно от одной только мысли о том, чтобы преподавать свою личную теологию другим людям. Это казалось непомерно самонадеянным: а что если я ошибаюсь? Что если язычники подумают, будто я пытаюсь корчить из себя эдакого папу римского от политеизма? И что если мои рассуждения породят какой-нибудь ужасный раскол и междоусобицу? Но со временем я стал получать много положительных отзывов (а некоторые слушатели даже утверждали, что одной своей лекцией я полностью преобразил их представления о богах и языческой религии) и в итоге склонился к мысли, что пользы от моих выступлений все же больше, чем потенциального вреда. В конце концов, неоязычество давно привыкло пробовать самые разные блюда со шведского стола религий и самостоятельно решать, какие из них стоит доесть, а какие ему не по вкусу; так почему бы не применить тот же подход и к моим скромным теориям?
Итак, официально заявляю: все, о чем пойдет речь в этой книге, почерпнуто из моего собственного опыта и личного опыта других политеистов, с которыми мне довелось обсуждать рассматриваемые здесь вопросы. Когда я буду говорить с позиции «дело обстоит так-то и так-то», пожалуйста, имейте в виду, что подобный способ изложения не отрицает за вами права на совершенно иную точку зрения. Это всего лишь мой личный взгляд на мир — который, впрочем, разделяют со мной и многие другие политеисты. И если вам нужно, чтобы я проговорил это недвусмысленно и четко, то вот, пожалуйста: я не жду и не предполагаю, что вы примете на веру какие-либо утверждения, изложенные в этой книге. Если мое личное мировоззрение и взгляды моих духовных соплеменников покажутся вам приемлемыми, пользуйтесь на здоровье! Если же нет, то постарайтесь услышать призыв, скрытый за всеми моими рассуждениями, — призыв познавать самих себя и искать свой собственный путь. Пожалуйста, не забывайте об этом даже тогда, когда дойдете до моих категорических заявлений в духе «дело обстоит так-то и так-то». Помните, что в каждом подобном случае я лишь делаю выводы из своего личного опыта и сужу исключительно со своей точки зрения. И если вам понадобится освежить это в памяти, не стесняйтесь возвращаться к этой странице столько раз, сколько вам будет угодно. Я, как и многие из нас, подобен тому слепцу, что попытался описать слона, ощупав один только хобот… но надо понимать, что все мы в известной мере слепы и никогда не составим целостную картину, если не будем подходить к эту исполинскому незримому слону нашей религии со всех сторон и тщательно сопоставлять все свои разнообразные впечатления.
Перевод с англ. Анны Блейз
